Иван Болотников (Часть 3)
Шрифт:
Дед и впрямь оказался молодцом. Не ведал он ни устали, ни кручины, даже в сечи ходил. Но в битвах его оберегали пуще отца родного, заслоняя от неприятельских ударов.
На волжской круче донцы сделали привал. Болотников созвал начальных людей на совет. То были казаки, возглавлявшие сотни.
– Войску нужны струги, - молвил Болотников.
– Где и как будем добывать?
Старшина призадумалась.
– Встанем тут да караван подождем. Самая пора купчишкам плыть, высказался Степан Нетяга.
– Караваны-то пойдут, но как их взять, Степан?
– спросил Нагиба.
– Ночью. Как пристанут к берегу,
– Плохо ты знаешь купцов, - усмехнулся Болотников.
– Спроси у Васюты, что это за люди. Видел ты когда-нибудь, Шестак, чтоб купцы к берегу приставали?
– Чать, они не дураки. Ночами купцы на воде стоят. Волга - самая разбойная река. Вылезут ли гости на берег?
– Вестимо, друже, - кивнул Болотников.
– Купцов врасплох не возьмешь.
– Как же быть, атаман?
– развел руками Нагиба.
– Без челнов на Волге, как без рук. Не вплавь же на купцов бросаться, - сказал Нечайка.
– А може, на Саратов двинем?
– предложил Васюта.
– Там судов завсегда вдоволь. Купчишек в воду, а сами за весла.
– А что, батько, дело гутарит Васька, - одобрил Нечайка.
– Ужель не отобьем струги?
– Можем и не отбить.
– Так мы наскоком, батько. Враз стрельца одолеем!
– загорелся Нечайка.
– Ишь, какой ловкий, - вновь усмехнулся Болотников.
– Поедешь пировать, да как бы не пришлось горевать. Стрелец ноне тоже ученый.
Но как казаки ни думали, как ни гадали, так ни к чему и не пришли. Правда, у Болотникова зрела одна задумка, но вначале ему захотелось потолковать с дедом Гаруней.
– Гутаришь, бывал здесь, дедко?
– Бывал, - степенно кивнул Гаруня, покуривая люльку.
– Мы тут с Ермаком Тимофеевичем всю Волгу облазили. Гарный был атаман!
– А есть тут на берегах деревеньки?
– В те года, почитай, и не было. Опасливо тут деревеньки рубить, ногаи под боком. Народ к городам жмется.
– Тогда и вовсе худо.
– А пошто те посельники, атаман?
– Посельники на реке без челнов не живут. Плыли мы с Васютой, видели. Но то было до Тетюшей.
– Далече, атаман, - дед Гаруня, окутывая старшину клубами едкого дыма, подумал малость и молвил.
– Есть песельники, хлопцы.
Все уставились на деда, а тот выбил из трубки пепел и продолжил:
– И челны у них были. Живут в лесах дремучих, на Скрытне-реке. Верст сто отсель. То плыть вверх по Волге, до Большого Иргиза. Река та в Волгу впадает. А супротив, на правом берегу - горы да леса. Глухомань! Вот туда-то и сунемся, дети, там и струги добудем.
– В глухомани?.. Околесицу несешь, дед, - фыркнул Нетяга.
– Околесицу?
– осерчал Гаруня.
– Нет, вы слышали, дети? Сбрехал я хоть раз?
– Не сбрехал, дедко.
– Гутарь дале!
– Гутарю, дети... Там, средь глухомани, речонка бежит. Неприметная речонка. Версты две по ней проплыть - и крепостица откроется.
– Чья, дедко?
– Экой ты будоражка, Нечайка... Крепостица та русская. Мужики в ней от бояр укрылись. Чертов угол, трущоба. Туды не токмо стрелец, но и медведь забоится ступать.
– Как же ты там с Ермаком очутился?
– полюбопытствовал Васюта.
– Э, хлопец. Ермак и не в такие края забирался. Аль не слышал, что он Сибирь покорил?
– Как не слышать, дедко. О том и стар
– Велик, хлопец. Не было на Дону славней казака. Его ноне вся Русь почитает. Царь Иван Грозный соболью шубу со своих плеч пожаловал.
– Но ты-то как с ним очутился?
– продолжал выспрашивать Васюта.
– С Ермаком?
– дед вновь не спеша набил трубку, раскурил от уголька, глубоко затянулся. Лицо его, иссеченное сабельными шрамами, как-то вдруг разом разгладилось и помолодело.
– Не видел я достойнее мужа, дети. То всем казакам казак. Лицом красен, душой светел, телом могуч. Родом он из станицы Качалинской, вспоил да вскормил его Дон-батюшка, силой напитали степи ковыльные. Допрежь он по Дикому Полю гулял, с татарами да ногаями бился. Тут я к Ермаку и пристал, полюбился мне смелый атаман. А потом он на Волгу пошел. И были с Ермаком славные есаулы Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан да Матвей Мещеряк. Храбрые были казаки! Никого не пужались - ни царя, ни бояр, ни войска басурманского. На Волге-то лихо погуляли. Зорили не токмо заморских послов да купчишек, но струги государевы. Царь прогневался, воевод из Москвы послал, а Ермак - не будь плох - на Скрытню подался. Вот там и повстречались мы с русскими посельниками... Дай-ка, дети, баклажку, в моей сухо.
Бывалому казаку протянули несколько баклажек.
– Благодарствую, дети, - дед отпил немного, пожевал кусок вяленой баранины и надолго замолчал.
– А что ж дале, дедко?
– Дале?
– протяжно крякнув, переспросил Гаруня и почему-то вдруг малость смутился.
– А дале ничего веселого, дети... Промашка вышла.
– С Ермаком?
– Кабы с Ермаком, - вздохнул дед и улегся на траву, свернувшись калачом.
– Сосну я, дети.
Казаки переглянулись: что-то в поведении деда показалось им странным. Гаруня средь бела дня никогда спать не ложился.
– Ты че темнишь, дедко? Коль зачал сказ, так договаривай, - подтолкнул старика Васюта.
– Сосну я, дети. Потом доскажу, - позевывая, молвил Гаруня и смежил очи.
– Э, нет, дедко, у казаков так не водится, - принялся тормошить старика Нечайка.
– А ну, подымайся!
Бобыль ухватился за кушак и поднял Гаруню на вытянутые руки.
– Досказывай, дед!
– Досказывай!
– повелели казаки.
– Отпусти, вражий сын... Доскажу, - не посмел ослушаться Гаруня и вновь повел свой рассказ.
– Прибыли мы с Ермаком на Скрытню-реку. Атаман надумал с московскими воеводами разминуться. Те вниз по Волге пошли, а мы на Скрытню свернули. Атаман о той реке и ране знал. Воеводы нас токмо и видели. Плывем по Скрытне, а глухомань округ такая, что на душе тошно. Берега высокие, лес подымается до небес, а солнце будто в чувал укутали темь средь бела дня. Лешачьи места! А Ермак сидит да посмеивается.
"Чего носы повесили, атаманы-молодцы? Несвычно после степей? Привыкайте. Придет час - и не в такой дремуч край заберемся..."
А мы и виду не кажем, что глухомань нам не слюбна, кричим:
"С тобой куда хошь, батька!"
Проплыли версты две, глянь - берега пониже пошли и лес пораздвинулся. А вскоре село увидели. Мужики на берег высыпали. Оружные. С мечами, деревянными щитами да рогатинами. Народ стоит крепкий, рослый, но шибко дикий да заугрюмленный. А Ермак им гутарит: