Иван Болотников (Часть 3)
Шрифт:
– Завтре и скличем, неча ждать. Раздоры мы укрепили, пора и в степь-матушку, - высказал Болотников.
– А не рано ли, батько? Может, еще посидим тут с недельку?
– вопросил Васюта, и лицо его залилось румянцем.
– Что-то невдомек мне, друже. Кажись, нас тут пирогами не потчуют. Самая пора уходить.
– И все же, повременить бы, батько, - непонятно упорствовал Васюта, поглядывая на соседний курень.
ГЛАВА 3
ЖЕНИХ И НЕВЕСТА
Запала в душу Васюты краса-девица, крепко запала! Ни дня, ни ночи не
"И что это со мной? Без чарки хмелен. Сроду такого не было. Ужель бог суженой наградил?" - млел Васюта.
Обо всем забыл казак: о Парашке из Угожей, с которой два налетья миловался, о сенных воеводских девках из засечного городка, о татарке-полонянке, убежавшей с набегом ордынцев в степь. Будто их и не было, будто не ласкал горячо да не тешился.
"Любавушка! Лада ясноглазая... Желанная!" - стучало в затуманенной голове.
Только татары отхлынули, еще и в себя казаки не пришли, а Васюта уж подле соседского куреня. Улыбается каждому встречному да Любаву поджидает.
Глянул на него как-то Григорий Солома и головой покачал:
– Чумовой.
А Васюте хоть из пушки в ухо: ни людей не видит, ни речей не слышит.
– Чего стоишь-то?
– подтолкнул казака Солома.
– Или в сторожи нанялся?
– А че?
– Рожа у тебя глуподурая, вот че, - сказал есаул и, махнув на Васюту, шагнул в курень.
Выйдет Любава, Васюта и вовсе ошалеет. На что весел да говорлив, а тут будто и язык проглотил. Ступит к казачке, за руку возьмет и молча любуется. Любава же постоит чуток, рассмеется - и вновь в курень. Васюта - ни с места, глаза шалые, улыбка до ушей. Стоит, покуда с соседского базу не окликнут:
– Васька, дьявол! Аль оглох? Бери топор, айда на стены!
Васюта идет как во снах, как во снах и топором стучит. Казаки подшучивают:
– Никак спятил, донец.
– Вестимо, спятил!
– Не пьет, не ест, ни чары не примает.
– Худо, братцы, пропадем без Васьки. Придем в станицу, а рыбные тони указать некому. Беда!
А Васюта и ухом не ведет, знай себе улыбчиво тюкает; ему и невдогад, что казаки давно о его зазнобушке прознали. А чуть вечер падет, торопко бежит молодой казак к заветному куреню. Отсюда его и вовсе арканом не оттащишь: ждет-пождет, пока Любава не выйдет.
– Ну что ты все ходишь?
– сердито молвит она.
А Васюта, положив ей ладони на плечи, жарко шепчет:
– Любушка ты моя ненаглядная. Побудь со мной... Люба ты мне, зоренька.
И вот уж Любава оттает, сердитого голоса как и не было. Прижмется к Васюте и сладко замрет на груди широкой. Полюбился ей казак, теперь из сердца не выкинешь. Да и как не полюбить такого добра молодца? И статен, и весел, и лицом красен, и на стенах храбро ратоборствовал. Всем казакам казак!
Уйдут под вербы и милуются. Васюта зацелует, заголубит, а потом спрашивает:
–
– Не пойду, - отвечает Любава, а сама к парню тянется, к сладким устам льнет.
Вскоре не вытерпел Васюта и заявился в новую есаульскую избу. Григорий Солома вечерял с домашними за широким дубовым столом. Васюта перекрестил лоб на божницу, поясно поклонился хозяину и его семье.
– Здоровья вам!
– Здоров будь, Василий. Проходи, повечеряй с нами, - молвил Солома и кивнул Домне Власьевне, чтоб та поставила еще одну чашку. Любава же вспыхнула кумачом, очи потупила. Васюта оробело застыл у порога.
– Чего ж ты, казак? Аль снедь не по нраву?
Васюта грохнулся на колени.
– Не вечерять пришел, Григорий Матвеич... По делу я... Мне бы словечко молвить.
Солома оторопел: казак, видно, и впрямь свихнулся. Когда это было на Дону, чтоб казак перед казаком на колени падал!
– Ты чего в ногах валяешься, Василий? А ну встань! Негоже так.
– Не встану... Не огневайся, Григорий Матвеич... Отдай за меня дочь свою.
Солома поперхнулся, заплясала ложка у рта. Глянул на зардевшуюся Любаву, на жену и вдруг в сердцах брякнул ложкой о стол.
– Да ты что, парень, в своем уме?.. А ну прочь из избы! Прочь, гутарю!
Васюта понуро вышел на баз.
"Из дому выгнал! Не люб я ему... Как же, из домовитых. Я же гол как сокол... Ну, да один черт, не будет по-твоему, Григорий Матвеич. Любаву на коня - и в степи!"
Побрел к вербам. Час просидел, другой, а когда закричали первые петухи, услышал за спиной тихие шаги. Оглянулся. Любава!
– Голубь ты мой!
Кинулась на грудь, обвила шею горячими руками.
– Все-то ждешь. А мне батюшка выйти не дозволил, в горницу отослал. Тайком вышла.
– Увезу тебя, Любавушка. В Родниковскую станицу увезу!.. Ты погодь, за конем сбегаю. Я скоро, Любушка!
– Васюта метнулся было к Федькиному базу, но его удержала Любава.
– Да постой же, непутевый!.. Батюшка, может, тебе и не откажет. Строг он, старых обычаев держится. Он хоть и казак, но по-казачьи дела вершить не любит. Ты бы прежде сватов заслал.
– Сватов?.. А не выставит за порог? У меня ни кола, ни двора. Батюшка же твой к богатеям тянется.
– И вовсе не тянется. Просто неурядливо жить не хочет. Уж ты поверь мне, Васенька. Зашли сватов.
– Ладно, зашлю, - хмуро проронил Васюта.
– Но коль откажет - выкраду тебя. Так и знай!
Первым делом Васюта заявил о своем намерении Болотникову, Тот в ответ рассмеялся!
– Да ты холостым-то, кажись, и не хаживал. А как же ясырка твоя? Давно ли с ней распрощался?
– Ясырка ясыркой. То нехристь для забавы, а тут своя, донская казачка. И такая, брат, что не в сказке сказать...
– Ужель Любава тебя присушила? А я-то думал, вовек не быть тебе оженком, - продолжал посмеиваться Болотников.