Иван Болотников Кн.2
Шрифт:
В Астрахани жил Илейка у стрельца Харитонки. Тот вовсю подбивал Муромца на царскую службу.
— Буде тебе по Руси скитаться. Айда к нам во стрельцы. Царь Борис ныне служилых жалует — и деньгой, и хлебом, и сукнецом добрым. Жить можно. Айда к голове!
— Во стрельцы погожу, — толковал Илейка. — Докука, брат, на одном месте сидеть. Да и чего хорошего с бердышом за лихими гоняться? Не по мне то, Харитоша.
— Аль опять куда надумал?
— Надумал податься в казаки.
Стрелец негромко рассмеялся:
— Да ты каждый год в казаках
— Да не о тех казаках речь, — отмахнулся Илейка. — То казаки судовые, ярыжки, зимогоры… Меня, Харитоша, на Дон и Терек манит. Вот там козачество! Добро бы в поход куда сходить.
— Непоседлив ты, братец.
Бросив «имать товары», Илейка пристал к казачьему войску, идущему в далекую Тарскую землю [44] . Выдали Муромцу коня, самопал, копье и саблю, молвили:
— Идем в Дагестан персов и турок воевать. Гляди, не сбеги. Иноверец лихо бьется.
44
Т а р к и — местность на Северном Кавказе.
— Нашли кем пугать, — фыркнул Илейка. — Либо сена клок, либо вилы в бок. Не заробею!
Муромец не посрамил казачьего воинства. И в Тарках, и на Тереке сабля его была одной из самых ярых. Казаки довольно гутарили:
— Удал и проворен. Товариществу крепок. Добрый казак!
Побывал Муромец и в стрельцах, ходивших с воеводами в Шевкальский поход. Вернувшись в город Терки, «Илейка приказался во двор к Григорию Елагину». Но холопствовал лишь зиму: по весне удрал от боярского сына на Волгу. «Ходил с казаки Донские и Волские», покуда не угодил к голове Афанасию Андрееву.
Астраханский воевода Иван Хворостинин снарядил казаков на Терку. Молвил:
— Повелел царь Борис Федорович оберегать терскую землю накрепко. Будет за то вам достойная награда.
Казачий отряд Афанасия Андреева вышел из Астрахани летом. Зимовали в Терках. Поизодрались, пообносились, жили впроголодь. Недовольно галдели:
— Плохо тут, братцы. Вконец зануждались. Худая служба.
— Худая! Ни сукна, ни вина, ни хлеба. Проманул нас царь Борис.
Илейка бродил среди казаков, кричал:
— Жалованье наше бояре похватали. Мало им, мздоимцам!
— Задавили народ. Чу, гиль по всей Руси.
— Сказывают, царь Дмитрий объявился. Народ-де к нему валом валит. Праведный, чу, царь.
Войско роптало. Многие казаки призывали идти «на Кур реку, на море, громить Турских людей на судах».
— Неча сидеть. Айда в море за зипунами! А коль добычи не будет, пойдем кизылбашскому шаху Аббасу служить!
Илейка же звал на другое:
— Не под тот угол клин колотите, братцы. Шах Аббас могет и в ятаганы встретить. Не лучше ли на московских бояр податься, дабы изведали наши сабельки. От них все беды! Айда на Москву!
— Не хотим на Москву! Айда на море!
Войско раскололось. Шум, брань на сто верст!
Как-то бывалые казаки
— Весна скоро, батько. Пора в поход снаряжаться, буде голодовать… Так ты на бояр али как?
— На бояр, — твердо молвил Бодырин. — Все мои триста казаков о том помышляют. На бояр!
— Добро, батька… Мы тут об одном дельце покумекали. Но дельце то непростое.
Выслушав казаков, атаман надолго задумался. День думал, другой, покуда не позвал к себе Булатку.
— Пожалуй, хитро умыслили. Глядишь, с царевичем и бояр бить сподручней. Авось и поверит народ православный… Да токмо кого в царевичи ставить? Надо из молодых, и чтоб головой был крепок, а то сраму не оберешься.
Отбирали долго, усердно, пока не остановились на двух казаках: Илейке Муромце и Митьке Астраханце. Парни толковые, башковитые, хоть обоих «во царевичи».
— Нарекайте, атаманы-молодцы, — обратился Федор Бодырин к казакам. — Кого назовете, тому и быть Петром.
Долго судили да рядили, покуда не взобрался на бочонок Митька Астраханец.
— Послухайте меня, братья-казаки! Спасибо за великую честь, но быть мне царевичем не можно. Я на Москве никогда не бывал и московских порядков не ведаю. Пущай Илейка во царевичах ходит. Ему Москва не в диковинку.
На том казаки и «приговорили». Илейку облачили в боярский кафтан, усадили на белого коня, подали саблю в золоченых ножнах. Муромец приосанился, горделиво повел черной бровью, воскликнул:
— А будет вам за то любовь наша! Жалую всех зипунами, казной и хлебом. Есаулов и сотников — поместьями, атамана — шубой с моих царских плеч! Жить всем вольно, в достатке, почестях, без тесноты боярской!
Казаки довольно загоготали:
— И впрямь царевич, дьявол!
— Эк, выворотил. Любо, Илейка!
На бочонок поднялся Федор Бодырин.
— Кажись, не промахнули, атаманы-молодцы. Видит бог, истинный у нас царевич. Об Илейке же отныне забыть. Не было и не слышали такого казака. Перед вами сын государя Федора Иваныча — Петр Федорович, кой после долгих скитаний объявился в нашем войске. Не забывать оного ни днем, ни ночью, не выдавать ни под кнутом, ни на дыбе, ни на плахе. Умереть всем за царевича! А ежели кто язык высунет, того сказним по казачьему обычаю. Оберегайте, пестуйте царевича, служите верой и правдой. Но и ты, Петр Федорыч, не забудь наше радение. Будь своему слову крепок. Любо ли гутарю, атаманы-молодцы?
— Любо, батько! — взревело войско.
— А коль любо, целуйте крест Петру Федорычу. Отче, неси крест и икону!
Самовольно покинув городок, три сотни казаков поплыли вниз по Тереку к реке Быстрой; поплыли к набольшему войсковому атаману Гавриле Пану.
Терский воевода Петр Головин, услышав о Петре-царевиче, осерчал.
— Дело воровское, изменное. Мало на Руси одного самазванца, ныне еще появился. Богоотступники!
К воровским казакам немедля выслал голову Ивана Хомяка.