Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
Так стоял он, придавленный тяжестью прошлого, и с жадностью вдыхал дух лошадиного пота и сырой кислины.
Мерин беспокойно застучал по жердевому полу, перебирая копытами. Надо было задать корму своим лошадям. Иван кинул в кормушки сенца, потом нашел у входа в палатку несколько досок и за полчаса сколотил лоток. В нем можно было делать меску. Для нее, правда, не хватало отрубей, но рубленое сено, сбрызнутое рассолом, лошади приняли бы не хуже овса.
Ночь текла незаметно. Иван устроился с лотком в дальнем углу, где было тепло и
Иван не слышал, когда проскрипели воротца конюшни. Лишь очнувшись, он поморщился и тряхнул головой. На порожке, у ворот, стоял, словно дурное привидение, Иван Обгон.
Жулик боялся лошадей — он не мог прямо подойти к Останину, потому что для этого пришлось бы вплотную миновать задние ноги молодой беспокойной кобылки у входа.
— Эй ты, мочало! Поди-ка сюда! — приказал Обгон, однако сам не двинулся от порога.
Останин будто не слышал окрика. Он деловито рубил сено, перемешивая травяную кашу своей длинной жилистой рукой.
Обгон подождал, но конюх не отзывался.
— Ты, может, выйдешь все-таки? — требовательно напомнил Обгон.
— Чего это?
Обгон скромничать не собирался. Здесь еще никто и ни в чем ему не отказывал.
— Мешок овса нужен. Иди отопри, чтоб без уголовщины прошло. Заберу — и шито-крыто, а там на лошадей спишут!
Конюх только сомкнул челюсти и молча отвернулся к лотку. Тюк-стук, тюк-стук, тюк-стук… — снова заработал топор.
Обгон ждал.
Иван краем глаза видел его фигуру, подавшуюся вперед, блестящие сапоги, медную ручку ножа за голенищем… И он с еще большей яростью принялся орудовать топором, с удовольствием ощущая в руке ладное, внушительное топорище.
— Ты что же, жертва эпохи… не дашь, что ли, а? — с яростью просипел Обгон.
И снова конюх не ответил.
Тюк-стук! Тюк-стук! — предупреждающе колотил топор в лотковое днище. И этот стук громко и яростно говорил о чувствах, владевших конюхом.
«Не дам, не дам, не дам!» — отчаянной радостью колотилось сердце Останина, и он чувствовал огромную силу в руках, силу своего положения перед этим опасным, но пустым человеком.
— Не дашь, значит?
Тюк-стук!
— Ну, гляди сам! Помни!
Тюк-стук! Тюк-стук!
— Ку-л-лацкая мор-да! — в ярости завопил Обгон и хлопнул воротами.
И снова Ивану вдруг стало грустно. Он отшвырнул топор в угол и, подломившись, сел на бревно. Торопливо нашел кисет и газетный клочок на завертку. Руки его дрожали.
Вокруг стояла глубокая ночь. До рассвета еще было далеко…
8. Жди, любовь!
Илья Опарин всякий раз опаздывал на вечерние «летучки» — трасса его ушла далеко в лес.
Горбачев сидел в своем закутке один, пил чай.
— Подкрепление новое видал? — спросил он, с хрустом разгрызая
— Не видал, а слышать пришлось. Хватим с этим подкреплением горя! — вздохнул Илья.
— Ну вот. Завтра получай новую бригаду в свое распоряжение. И радуйся. Бригаду Тороповой.
— Чью… бригаду?!
Илья с обычным спокойствием достал из кармана блокнот, стараясь не выдать своего волнения. Вписывал каменно тяжелой рукой фамилию новой бригадирши, а сердце летело куда-то в бездонную пропасть, словно на качелях захватывало дух. Успокаивало только одно: возможно, не та Торопова… мало ли на Печоре Тороповых! Однако бригадиром может быть, по правде говоря, только одна…
— Имя! Как звать ее? — с угрожающим видом подался Илья к Горбачеву. И, не дождавшись ответа, вдруг вписал в голубенькие клетки блокнота крупно и с нажимом: «Катя».
— Катерина Торопова, землячка твоя, — сказал Горбачев. — Боевая девчушка, собирается здесь новый Комсомольск построить! Бери ее в дорожную группу — в обиде не будешь…
Илья не был в обиде. Он постарался скорее уйти с разнарядки и поэтому вызвался переговорить с Останиным, передать ему ключи от фуражного склада и двигать домой, на трассу, чтобы собраться с мыслями, утихомирить душу.
Катя снова появилась на его пути… Зачем? К добру или к несчастью принесло ее в этот медвежий угол? Что он скажет ей завтра, как встретится с нею?.. Многое изменила жизнь, но изменилась ли Катя, кто знает?..
Илья Опарин в пятнадцать лет был уже умелым охотником. Он мог показать лучшие места глухариных токов, самые потайные звериные тропки в тайге, умел выследить чернобурку, хитрого соболя. Случалось ходить на медведя.
На девятнадцатом году третий по счету убитый им медведь в предсмертной агонии успел подмять охотника и сломал ему руку и ключицу. Рука долго болела и стала короче.
Окончив семилетку, Илья поступил на курсы мастеров по дорожному строительству. В то время дорогами были всерьез заняты все организации и предприятия: автономная республика при громадной своей площади почти вовсе была лишена средств и путей сообщения, исключая реки с коротким периодом навигации. Дороги строили все — лесные тресты, сплавные базы, автодорожное управление, нефтяники Северного комбината, угольщики Печоры, совхозы и колхозы. Стал дорожником и Илья Опарин. С трассы он и приехал тогда в деревню с больной рукой. И увидел вдруг Катю — на всю жизнь.
…На правом берегу речки высокий откос. На откосе большой серый валун-камень, а около три молодых березки дрожат на сквознячке, с другого берега глянуть — и камень и серебряные березки опрокинулись в тихий плес.
На всю жизнь запомнил Илья эти березки! Девчонка дурачила его: то покорно приходила к речке, то безжалостно разыгрывала на посиделках, вгоняла в краску. Катя ждала чего-то небывалого, какого-то чуда. А Илья был тутошний, свой, простой и застенчивый. За что же она должна его полюбить?..