Иван Кондарев
Шрифт:
Райна остановилась, пораженная внезапной осязаемостью его образа, и почувствовала острую боль в груди. Неужели надо его забыть? Но разве это возможно? Она вздрогнула всем телом, готовая разрыдаться, и в ту же минуту услышала позади чьи-то шаги.
По аллее шел Кондарев в широком, коротком летнем пальто, в черной с загнутыми кверху полями шляпе, с сигаретой в зубах. На его левой руке висела трость. Он шел стремительно, размашистым шагом, как человек, который только что управился с каким-то делом и у него оказалось немного времени для свидания.
В ушах Райны застучала кровь. Мысль, что наступил решающий момент,
— Я опоздал, — сказал он, здороваясь и протягивая ей руку. — Простите. У меня было небольшое, но неотложное дело. Сотиров прочел мне ваше письмо только вчера вечером, иначе я бы давно уже сам вас нашел. Но и вы тоже виноваты, мадмуазель Джупунова. Вам надо было обратиться прямо ко мне, потому что настоящий ваш должник — я.
Он заговорил об этом сразу и прямо; казалось, он торопился подчеркнуть, что с этой минуты не намерен терять время на излишние любезности, а пришел говорить исключительно о деле. Этот деловой тон поразил ее. Рука ее неуверенно пожала его ладонь и безвольно опустилась.
— Я думала, что господин Сотиров вам сказал об этом сразу же. Я тогда была вовсе не уверена…
— В чем вы были не уверены? Что я приму эти деньги? Да, я не смог бы их принять, потому что не в состоянии их вернуть.
Он рассмеялся, его откровенность прозвучала для нее слишком грубо.
— Я благодарен вам, мадмуазель Джупунова, за доверие и благородство и весьма сожалею, что причинил вам столько неприятностей. Братья ваши действительно уже знают, что вы дали деньги Сотирову? — спросил он, прежде чем она пришла в себя.
— Нет, они их пока только просят.
— Половина ваших денег ушла на уплату залога, вторая истрачена на мои личные нужды, поскольку я не знал, что эти деньги — ваши. Сотиров мне солгал, он сказал, что деньги были собраны среди наших товарищей. Четыре тысячи я вам возвращу, как только закончится дело и мне вернут залог. Но остальные в ближайшее время я не смогу вам отдать. Меня уволили с работы, и у меня просто нет денег, а для ваших братьев такая сумма не бог весть что; они могут получить ее и в другом месте, если, понятно, вы им откажетесь дать ее.
Его деловитость просто убивала своей грубой прямотой.
— Я не могу отказать им.
— Неужели это не ваши деньги и вы не можете ими распоряжаться по своему усмотрению? Скажите им, что вы их одолжили кому-нибудь из ваших коллег.
— Но ведь они захотят узнать его имя.
— Гм, надо хорошенько все обдумать. — Он поглядел в сторону. — Не угодно ли вам пройтись?
Они сделали несколько шагов, не произнеся ни слова. Она наблюдала за ним из-под низко надвинутой шляпки, и его недоступность ужасала ее. Он выглядел похудевшим, во всей его фигуре ощущалась озабоченность, но вместе с тем чувствовалось, что он пришел сюда с каким-то твердым решением.
— Если вы хотите, чтобы мы были друзьями, то необходимо, чтоб между нами было полное доверие и прежде всего искренность. Я предполагаю, что эти деньги вы дали мне не только потому, что вы добросердечны и просто хотели помочь мне, но и потому, что питаете ко мне какие-то чувства. Я, однако, сожалею, что помимо своего желания взял ваши деньги.
Он умолк на минуту и взглянул на нее.
— Я также сожалею, что навязала вам свои услуги, господин Кондарев. — Райна напрягала все силы, чтоб совладать с собой. Голос
— Навязанное доброе дело редко оплачивается так, как этого ждешь В этом году я не смогу вернуть вам деньги, однако вы их все же когда-нибудь получите. Как вы думаете поступить с векселем?
— Не знаю. Жду, что вы мне посоветуете.
— Все-таки рассчитываете получить деньги? И с полным правом, разумеется.
— Вы меня считаете виноватой… и думаете, что я так цепляюсь за эти деньги… Я не ожидала от вас такого, господин Кондарев.
— Да, так, пожалуй, и получается. Не обижайтесь. Вы и мой приятель навязали мне одолжение сверх моих возможностей. Я не просил об этом и потому не могу считать себя виноватым. Придется и вам нести на себе его последствия. Вам непременно придется солгать, чтоб не дать возможности вашим близким узнать, кому вы дали эти деньги. Со своей стороны, поскольку я сам в таком безденежье, я не могу ничем вам помочь. Я смотрю на вещи, как видите, без иллюзий и сантиментов, чтоб уберечь и вас и себя от разочарований и новых неприятностей. Попытайтесь поставить себя на мое место, и вы поймете меня.
Он остановился, чтобы закурить сигарету. Загоревшаяся с резким шипением спичка осветила его лицо, выражение которого показалось Райне угрожающим.
— Если бы между нами не существовало и других отношений, главное — с вашей стороны, я чувствовал бы себя куда спокойнее. Но они существуют. Вы словно бы заплатили мне за что-то, чего я не могу вам дать, и какими бы благородными мыслями вы ни пытались себя утешить, отсутствие этого «чего-то» ничем не восполнится. В какую-то минуту, когда вы не устоите перед натиском братьев или же когда окончательно озлобитесь против меня, вы отдадите им вексель. Перестать сожалеть о восьми тысячах не так-то легко. А когда вы сделаете это, Сотиров будет голодать.
Она понимала, он ждет, что она станет возражать ему, — понимала это всем своим существом и все же молчала, потому что не видела для себя ни малейшей надежды и не знала, что ответить. Каждое слово его вонзалось ей в сердце. «Главное — с вашей стороны» — как пощечина звучал в ушах его голос. «Заплатили мне за что-то, чего я не могу вам дать… отсутствие этого «чего-то» ничем не восполнится». Что делать? Господи, как все это унизительно и глупо!
Она кусала губы и шла вперед машинально, прощаясь с последней искрой надежды и с ужасом сознавая, как далека и чужда она этому человеку. Так же, как ждала любви, она жаждала сейчас хотя бы благодарности. И вместо этого — «навязанное доброе дело», «перестать сожалеть о восьми тысячах не так-то легко». Неужели такие образованные, таких передовых взглядов мужчины могут быть такими грубыми и неблагодарными? Райну 456 охватила злоба, но она упорно молчала и слушала, как скрипит под их ногами песок.
Сквозь мокрые, поредевшие кроны деревьев пробивался свет городских фонарей. Дождевые капли как будто отражали в себе золото и темно-синее стекло, листья трепетали. Райне казалось, что на нее уставились тысячи глаз. Кондарев откашлялся — собирался заговорить снова.
— Может быть, вы меня не понимаете? — спросил он.
— Нет, я все понимаю… И потому… нет никакого смысла…
— Не сердитесь на меня… Я не хочу, не могу допустить, чтоб был наложен арест на жалованье Сотирова, и потому прошу вас, отдайте мне вексель или уничтожьте его.