Иван Кондарев
Шрифт:
Пораженная этим заявлением, Райна невольно остановилась, и вдруг ей сразу стало ясно, почему сюда пришел он, а не Сотиров.
— Значит, вы думаете, что я захочу вам отомстить? Но за что? Ну, это уж слишком!
— Но ведь вы сами пишете в письме, что будете вынуждены передать вексель братьям, — сказал он и взял в руку трость. — Успокойтесь, я рассчитываю на вашу интеллигентность. Раз у вас нет намерения вернуть эти деньги принудительным путем и вы верите моему слову, для чего же вам тогда вексель? Подумайте и о скандале, который разразится в вашем семействе, когда ваши близкие дознаются,
— Ваше недоверие оскорбляет меня, — ужасаясь его логике, сказала Райна.
Кондарев печально улыбнулся.
— Нельзя требовать от человека того, чего у него нет, мадмуазель Джупунова. Вас оскорбляет моя прямота, похоже, что я смотрю на вас свысока. Нет, не свысока, а… с осторожностью, из самых лучших побуждений, чтоб не навлечь на вас какую-нибудь беду. Разве я не мог поступить иначе — воспользоваться вашим чувством и вас обмануть? Вам этого хотелось бы? Вы были бы довольны, если бы я поступил так?
— Вы принимаете меня за ребенка, потешаетесь надо мною… — Райна чувствовала, что вот-вот расплачется. — Не говорите о моих чувствах… Мне все ясно. Нет, прошу вас, не говорите. Я отдам вам вексель. Хорошо по крайней мере то, что вы откровенны…
Кондарев с сожалением смотрел на нее.
— Присядем на скамейку, — предложил он, взяв ее под руку. — Дорогая мадмуазель Джупунова, я говорю с вами так откровенно потому, что я вас уважаю. Что ж, я признаюсь: до сей поры мое уважение к вам не было столь… серьезно. Вы подумали, что я пришел, чтобы вырвать из ваших рук этот вексель? Но, в конце концов, я ведь не сам его подписал и на мое жалованье нельзя наложить арест. Следовательно, не за себя я прошу.
Она позволила усадить себя на мокрой скамейке. Он подстелил газету. Они сели. Райна продолжала молчать, растерянная, неспособная отдать себе отчет, куда все это ее заведет.
— Сами видите, что я прав. Вас обижает мое недоверие, но разве мог я рассчитывать лишь на вашу добрую волю, особенно ежели я знаю, на что способны ваши братья? В трудных обстоятельствах человек может и ошибиться в своих силах. Если вексель останется у вас, я не буду спокоен ни за вас, ни за своего приятеля. Вы можете обмануть — скажете, что потеряли эти деньги, когда взяли их с книжки, или еще что-нибудь и отделаетесь очень легко. — Кондарев снова взял ее руку.
Эта ласка заставила Райну расплакаться.
— Когда-нибудь мы станем с вами добрыми друзьями, и, узнав меня, вы поймете мое нынешнее поведение. Но сейчас не требуйте большего. Предоставим это времени.
— Я вас считала более благородным… и полагала, что вы верите в человеческое благородство. Не только в мое… А вы не верите, — всхлипывая, сказала Райна.
Он горько усмехнулся.
— Возможно, вы правы. В самом деле, мне трудно вам объяснить, почему я не верю тому, чему так верите вы. И мне самому тяжко, когда я думаю об этом, — сказал он.
— И братья мои тоже не верят, но ведь они необразованные люди.
— Гм, значит, вы меня обвиняете? Об этом поговорим в другой раз… Когда вы уезжаете в деревню?
— Послезавтра. Не хочу утруждать своего коллегу — ведь ему приходится вести мой
— Хотите, встретимся завтра?
— Да. Принесу вам вексель. Вы думаете о вашем приятеле больше, чем…
— У него двое стариков. Отец не получает пенсии, и он их содержит. Он даже жениться не может, хоть ему очень хочется.
— А вы не хотите?
— Нет, я даже не думаю об этом.
— Естественно, после всего, что произошло…
— Я забыл ее. Брат ваш, наверно, очень счастлив?
Райна кивнула головой.
— Она не очень подходит вам и недостойна вас… Ох, какой же вы трудный человек! Мне кажется, я начинаю вас понимать.
— Трудный? Да, действительно трудный… Я буду рад, если вы меня поймете. Где мы встретимся завтра и когда?
— У меня свободен весь день… Вы из гордости не хотите разговаривать со мной серьезно или же потому, что думаете, что я вас не пойму?
— О нет. Просто сейчас не время для таких разговоров. Завтра мы еще поговорим…
— Да, и это так естественно… Я прошу вас, не оскорбляйте меня больше, господин Кондарев. Вы всегда меня оскорбляли….
— Иногда я просто шутил. Вы этого не любите, понимаю… Но мы еще будем друзьями, и тогда вы не станете думать, что я вас оскорблял. Итак, встретимся завтра часов в одиннадцать. До этого времени у меня дела в верхней части города. Будет очень удобно прогуляться по шоссе в горы и, раз вы того хотите, поговорим там подольше. В эту пору там редко кого встретишь. — Он посмотрел на часы и поднялся со скамейки.
Она согласилась, радостная, окрыленная надеждой, польщенная теплыми и неясными обещаниями. Его близость и, главное, его искренность, в которой она улавливала какую-то боль, разбудили в ней женскую потребность в нежности. Теперь она видела его в совсем другом свете — куда более одиноким, чем она себе представляла, недоступным, и вопреки этому он ей нравился больше всех. Райна примирилась, готова была ждать и мечтать о нем. С трогательной застенчивостью она прикоснулась в темноте к его руке и отчаянно сжала ее, когда Кондарев провожал ее до ворот сада. Тут было светло, и она взглянула на него из-под шляпки лучистыми и преданными глазами.
— Помните, что я теперь целиком завишу от вас, потому что я ваш должник, — шутливо сказал он с теплой и мягкой усмешкой.
Она провожала его взглядом по пустому и темному саду; Кондарев шел, размахивая тростью, немногс ссутулившись, засунув руку в карман короткого, вышедшего из моды летнего пальто, пока не потерялся во мраке.
Костадин проснулся на своей новой двуспальной кровати — подарке Манола и его жены. Как только он почувствовал запах духов, молодого женского тела и увидел деревянный, окрашенный серой краской и отделанный рейками потолок, он вспомнил, что женат, и его вновь охватила та же смешная гордость, которая не покидала его сознания со вчерашнего дня. Христина спала рядом, она дышала глубоко и бесшумно, ее тонкие ноздри и черные ресницы слегка подрагивали. Сквозь опущенные тканые занавески с желтыми, красными и черными по* лосами просвечивал первый солнечный день новой недели, и на одеяле, кровати и стенах в легком полумраке комнаты плясали рыжие пятна.