Иван Савич Поджабрин
Шрифт:
– В самом деле пахнет!
– сказала встревоженная барышня, - уж не пожар ли? поди-ка сбегай к верхним жильцам.
– Ах, мои матушки! так глаза и ест! Чего доброго: долго ли до греха? сказала Устинья и побежала.
– Постой, постой! Что ж ты нас оставляешь одних?
– закричала барышня в испуге.
– Что скажут? Ах, Боже мой! Уйдите!..
– И, матушка! ничего! барин хороший, - сказала Устинья и ушла.
– Помилуйте...
– начал Иван Савич.
Он не знал, что сказать, и стал застегивать
– Давно здесь изволите жить?
– спросил он потом.
– Давно. Я еще с покойным папенькой жила здесь. Слава Богу! про нас никто не может недоброго слова сказать. Вот сегодня в первый раз незнакомый мужчина пришел без позволения...
– Если б я знал, каким образом достигнуть этого драгоценного позволения, - начал Иван Савич, смиренно опустив глаза в землю, - я бы ничего не пощадил...
– Я никого почти у себя не принимаю, - сухо сказала она, - кроме сестры с мужем, крестного и его племянников...
– О, я уверен!.. Я пришел единственно насчет дыму... Но, признаюсь, поговоривши с вами несколько минут... невольно хочешь видеть вас чаще...
– У вас и без меня есть знакомство... я видела однажды, как вы вышли от баронессы, - сказала она колко и с достоинством.
– Баронесса! О!
– с жаром начал Иван Савич, - я давно с ней не знаком. Если б вы знали, как я был обманут наружным блеском...
Он стал ей рассказывать, что с ним случилось. Она презрительно качала головой. Когда он хотел описывать пир, она замахала рукой.
– Ради Бога, перестаньте! перестаньте!
– закричала она, обидевшись, что вы? Помните, с кем говорите! За кого вы меня принимаете? Я вас не понимаю...
Иван Савич замолчал.
– Так две тысячи рублей и пропали?
– спросила она потом с любопытством.
– Пропали-с.
– И еще семьсот рублей?
– Да-с... нет-с, пятьсот рублей только: ведь я лошадь продал за двести рублей.
– Какая жалость! Какая мерзавка!
– сказала она, - как терпят таких тварей? И вот необходимость принуждает и честную девушку жить под одной кровлей с такой бесстыдницей!
Она концом платка отерла глаза.
– Так вы больше с ней не знакомы?
– Нет-с. Да если б и был еще знаком, то довольно услышать от вас одно слово, чтоб прекратить...
– Благодарю вас за комплименты, - перебила барышня сухо, - только я их никогда не слушаю. Стало быть, у вас большое жалованье, - спросила она, помолчав, - что вы можете по две тысячи рублей бросать?
– Жалованье? У меня нет жалованья-с.
– Как нет?
– Так-с. Мне не дают.
– Не дают! Как же смеют не давать?
– Так-с. Я не получаю.
– Стало быть, сами не хотите?
– Нет-с, я бы, пожалуй... да не положено...
– Для чего же вы служите?
– Из чести-с.
– Чем же вы живете?
–
– А! у вас есть свои доходы!
– примолвила она.
– Как это приятно!
Тут Устинья пришла сверху и сказала, что дыму нигде не оказалось.
Иван Савич стал раскланиваться.
– Извините, что потревожил вас...
– сказал он.
– Если б я имел надежду на позволение видеть иногда вас... я бы почел себя счастливым...
– Это позволение зависит от моего крестного папеньки, - сказала она, если им угодно будет позволить принимать вас по четвергам, когда у меня собираются родные, тогда они дадут вам знать; а без того я не могу... И притом вы должны обещать, что никогда, ни словом, ни нескромным взглядом, не нарушите приличий... Обо мне, слава Богу, никто не может дурного слова сказать...
– О, клянусь!
– сказал Иван Савич и ушел.
– Авдей! ведь верхняя-то жилица недурна, - сказал он, воротясь к себе, - только немного толстовата или не то что толстовата, а у ней, должно быть, кость широка! Не первой молодости. Как ты думаешь?
– Не могу знать!
– А какая неприступная! просто медведь.
Прошла неделя. От крестного папеньки не приходило никакого известия. Ивана Савича так и подмывало увидеться с жилицей. Но как?
– Как бы это сделать, Авдей?
– спросил он.
– Не могу знать... Да позвольте, сударь, - сказал он, желая угодить барину, - никак дымом пахнет...
– И нюхнул.
– Э! стара штука! ты выдумай что-нибудь поновее. А! я выдумал. Постой-ка, я пойду, - сказал Иван Савич и отправился вверх.
Он тихонько отворил дверь.
– Кто там?
– послышалось из комнаты.
Он молчал.
– Кто там?
– раздалось громче.
– Это я-с, - сказал он тихо.
– Да кто я-с? разносчик, что ли? Ах! не нищий ли уж?
В зале послышалось движение, и барышня выбежала в переднюю.
– Ах, это опять вы?
– сказала она.
– Я самый-с.
Она была уже не в утреннем капоте и не в папильотках, как в первый раз, а в черном шелковом платье, со взбитыми локонами. В одной руке держала не петуха, а маленькую собачку, в другой - книжку. Собачонка так и заливалась-лаяла на Ивана Савича.
– Что вам угодно?
– сказала она.
– Помилуйте! Молчи, Жужу! Как вы со мной поступаете? За кого вы принимаете меня? Молчи же: ты выговорить слова не дашь! Этого еще не бывало, чтобы чужой мужчина осмелился... в другой раз... а? На что это похоже? С этой собачонкой из терпенья выйдешь. Средства нет никакого!
Она пустила ее в комнату.
– Я только пришел спросить...
– начал Иван Савич.
– Что спросить? Помилуйте! со мной никто так не поступал...
– Я только хотел узнать, не колете ли вы здесь дрова...