Иван Савич Поджабрин
Шрифт:
– Нет-с, покорно благодарю.
– Ась?
– Покорно благодарю. Я не пью, - сказал Иван Савич.
– А кто у вас начальник отделения?
– спросил чиновник.
– Стуколкин, - отвечал Иван Савич.
– Матвей Лукич!
– с удивлением подхватил крестный, - ба-ба-ба! Да неужели уж он начальник отделения? Давно ли? Скажите, ради Бога! как судьба-то иной раз... Ну что это такое! Вообрази, Параша: Матвей Лукич, два года тому назад, был у нас столоначальником, и еще не из самых бойких, а так себе! а теперь, а? Да, душенька, я забыл сказать... Петр Прокофьич звал нас с тобой завтра
– Ах, крестный, как это весело, как весело!
– заговорила, припрыгивая, с детскою радостью Прасковья Михайловна, что было ей немного не под лета. Но ей хотелось пококетничать перед Иваном Савичем.
– Вот и вы, милостивый государь, пожаловали бы к нам в четверг, сказал он, обращаясь к Ивану Савичу, - если вам не скучно будет.
– Помилуйте! скучно! можно ли?.. за счастье почту...
– Ась?
– Непременно, мол, воспользуюсь...
– сказал Иван Савич, раскланиваясь и уходя.
– Авдей! кажется, я пожуирую...
– говорил он, возвратясь домой.
– Не могу знать!
– отвечал Авдей.
– Только это, брат, совсем не то... тут будет что-то чистое, возвышенное, так сказать, любовь лаконическая...
– Э! ну вас тут, раздуло бы горой...
– ворчал про себя Авдей.
– Как же ты с знатной барыней кончил?
– спросил Вася, когда Иван Савич рассказал ему о новой соседке.
– Что, братец, знатные барыни! Это утомило меня. Вечно приличия, этикет, знаешь, всегда навытяжку... Графы да князья... большой свет... не хочу! Бог с ними! я люблю свободу... так и отстал.
– Напрасно!
– сказал Вася, - ты бы мог познакомить меня; там бы ты много выиграл... Эх, не умел: как же и выходят в люди?.. Э-э!
– Конечно!
– сказал Иван Савич, - оно бы можно было: у ней иногда бывают из дипломатического корпуса. Вот в последний раз я ужинал вместе с секретарем посольства... что за здоровяк такой! вот жуир-то! звал в Париж.
В четверг, в восемь часов вечера, Иван Савич явился к соседке. Там всё имело вид торжественного собрания. Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике у зеркала, разливали яркий свет по комнате. Чехлы с дивана и четырех кресел были сняты. В гостиной, на столике, горела крашеная жестяная лампа и стояли две тарелки с вареньем. Там был диван, обитый зеленым полумериносом, и двое таких же кресел. Наружный вид их манил к спокойствию и неге. Казалось, как опустишься, так утонешь там и не встанешь. Кто быстро опускался на диван с этою мыслию, тот вскакивал еще быстрее, думая, что он сел на камень: так хорошо сделаны были пружины, которые торговцы Апраксина двора величают аглицкими. В гостиной могло поместиться счетом пять человек, ни больше ни меньше. Далее была еще комната... Потом ширмы, а из-за них выглядывал уголок белой как снег подушки: то было девственное ложе Прасковьи Михайловны. Она смело могла бы надписать девизом:
К моей постели одинокой
Не крался в темноте ночной...
В зале крестный папенька Прасковьи Михайловны играл в одном углу в вист с мужем сестры хозяйки и еще двумя чиновниками, которые были с ним очень
– Вы, конечно, с нами останетесь, с молодыми людьми?
– сказала Прасковья Михайловна Ивану Савичу с детскою резвостию, - что вам там делать со стариками? Не прикажете ли варенья? Молчи, Жужу! ах, скверная собачонка! Вы погладьте ее только один раз, а там уж она привыкнет к вам. Вот так.
– Ах! да она кусается!
– сказал Иван Савич, отдернув руку.
– Нет-с, никогда.
– Помилуйте! вот, посмотрите, до крови.
– Ах ты дрянь! вот я тебе ужо розгу дам!
– сказала Прасковья Михайловна.
– Не угодно ли с нами в фанты? Вы будете, хоть... что бы? мы играем в туалет - все вещи разобраны... ну, будьте гребень.
– Да это я взяла!
– пропищала одна маленькая девочка.
– Ты, ma chиre, гребеночка, а они будут частый гребень. Так вы частый гребень.
– Очень хорошо-с, - сказал Иван Савич.
Принесли еще два стула, поставили у дверей и стали играть. При словах: барыня спрашивает весь туалет, все бросились менять места. Ивану Савичу не раз доставалось бросаться со всего размаху на диван с камнем внутри. Он быстро вскакивал, а другой или другая, зная хорошо это седалище, проворно, но осторожно садились на его место, а он оставался.
Иван Савич познакомился со всеми. Чиновникам он рассказал про свой образ жизни, и те немало завидовали ему.
– Утром я встаю в десятом часу, - говорил он хвастливо, - иногда хожу в должность, иногда нет, как случится... потом-с часа в три иду гулять на Невский проспект. Там, знаете, весь beau monde10 гуляет тогда, встречаешь множество знакомых, с тем слово, с другим два. Зайдешь к Беранже иностранные газеты прочитать: об испанских делах, о французском министерстве... Так время неприметно и пройдет до обеда.
– А позвольте спросить, кто теперь министром у французов?
– спросил крестный.
"Министром? А черт его знает!" - подумал Иван Савич.
– Теперь-с... начал он и остановился.
– Ась?
– спросил крестный.
– Теперь... министерство распущено, - вдруг сказал Иван Савич, как будто по вдохновению, - никого нет.
– Стало быть, товарищи управляют, - примолвил тот.
– Там ведь одно министерство, - сказал Иван Савич.
– Как, неужели? И один министр?
– Нет-с, много.
– Много! какая диковинка...
И пошли толки о том, как это должно быть неудобно.
– Потом, - продолжал Иван Савич, - иду обедать к Леграну или к Дюме. Тут соберутся приятели, покутим, вечер в театре: так и жуируем жизнию...
– Вот живут-то! э!
– сказал с завистью один чиновник, - пожил бы так! а то в восемь часов иди в должность да и корпи до пяти! Заживо умрешь.
– Что должность: сухая материя!
– примолвил Иван Савич.
– Жизнь коротка, сказал один философ: надо жуировать ею.