Иван Сусанин
Шрифт:
В Дубровке оказался соглядатай ватаги, кой заприметил подозрительный возок, похожий на крытую крестьянскую подводу, но сопровождаемую десятком оружных людей.
Лешак, человек хитрый и здравый умом, тотчас скумекал:
— Тут что-то не так, братцы. Простой купчишка с такой охраной не ездит. Один самопал больших денег стоит. Есть у него калита и немалая.
Поезд остановился, когда бояричу захотелось сходить по надобности. Обычно в хоромах его отводил в уборенку постельный слуга, здесь же Иван Васильевич попросил его оправиться на обочине, но боярич застеснялся.
Вскоре все увидели, как из-за поворота дороги высыпала толпа кудлатых мужиков с кистенями и дубинами. Они стремительно приближались, — страшные и свирепые, готовые размозжить черепа людям «купчишки».
— За оружье! — закричал Шестов, а Иван Осипович метнулся в лес, туда, куда отошла Ксения Ивановна с сыном.
Они, было, побежали на шум битвы, но их вовремя остановил староста.
— Нельзя к возку, Ксения Ивановна! Лихие напали.
— Но… Но там же тятенька, — еще не совсем понимая, что произошло, молвила Ксения Ивановна.
— Иван Васильевич отобьется. Вам же с сыном следует в лесу переждать.
Ксения Ивановна прислушалась к реву, гаму и отчаянным крикам, и ее охватил ужас. Разбойники!
Мишенька тихо заплакал, его лицо стало бледным и напуганным.
— Ради Бога, уведи сына подальше в лес, дабы он ничего не слышал. Ради Бога, Ксения Ивановна! А мне надо к Ивану Васильевичу.
— Хорошо, Иван Осипович. Я все поняла.
Ксению Ивановну охватил еще больший страх: она может потерять последнего сына. Четверо: Федор, Никита, Василий и Андрей — обретение ее пылкой любви — умерли совсем в младенческом возрасте, выжили Михаил и Татьяна. Дочь Федор Никитич оставил в Москве, а вот наследника Мишеньку повелел отвезти в родовое имение Шестовых. Наказывал:
— Денно и нощно береги сына. Один он у нас остался.
Берегла и вот напросилась в Ипатьевскую обитель. Уж так хотелось помолиться за спасение души мужа любого. Отец же не отпускал, словно беду предчувствовал. И вот она грянула, и теперь один Бог ведает, чем все закончится. На дороге разыгралась настоящая сеча. Господи, надо забиться в заросли и молиться, молиться в ожидании благополучного исхода.
— Молись и ты, Мишенька, за спасение дедушки. Повторяй за мной…
Мишенька всхлипывал и молился.
Сусанин выскочил из леса, когда битва была в самом разгаре. Разбойники остервенело наседали, хотя и потеряли несколько человек. Иван Васильевич, побывавший на войне и познавший стычки с ливонцами, отчаянно отбивался саблей и неистово кричал:
— Не выходить из кольца! Не выходить!
Холопы старались выстроить кольцевую оборону, но действовали неумело. Двое из них были сражены дубинами и кистенями. До самопалов дело не дошло, ибо слишком внезапно налетели разбойники.
Сусанин метнулся к лихим с длинной суковатой орясиной, коя была крепка и увесиста.
Лешак, орудовавший дубиной впереди ватаги, ничего не мог осмыслить, когда услышал позади себя дикие вопли. На миг оглянулся и увидел, как дюжий мужик валит орясиной соватажников. Черепа трещат. Другие разбойники успели отпрянуть в стороны.
— Смять, смять его! — заорал лешак, и
— Не убивай, — прохрипел Лешак. — Я прикажу ватаге разойтись.
Сусанин глянул на Ивана Васильевича, кой стоял с окровавленной саблей и от коего так и не отскочили разбойники, увидев поверженного атамана.
— Не стреляй. Пусть уходят.
Лешак с трудом поднялся, зло глянул на обидчика с пистолем, и все тем же хриплым голосом произнес:
— Всем вспять. Павших заберите.
Тяжело, с перекошенным от боли лицом возвращался Лешак с разбойниками к изгибу дороги, держась за повисшую плетью руку. Едва ли ее теперь выправит костоправ.
Иван Осипович заспешил в лес, окликнул:
— Ксения Ивановна!
Та немедля отозвалась. Вышла к старосте с сыном, кой все еще продолжал плакать.
— Ну, чего ты так перепугался, боярич, а?
Вскинул мальчонку на руки, прижал к груди, и боярич доверчиво обвил его шею ручонками.
— Теперь все ладно. Дедушка тебя ждет.
— Дедушка? Хочу к дедушке.
Сусанин так и вышел к возку с бояричем на руках.
Глава 11
ЗЛОДЕЯНИЯ БОРИСА
Бог не только милует, но и испытывает, порой сурово и тяжело. В народе всё последние годы не прекращали ходить слухи, что Борис Годунов убил царевича Дмитрия. Тот-де всячески открещивался, но народ не уставал твердить:
«Которая рука крест кладет, та и нож точит».
Дьявол, говорит летописец, вложил Борису мысль все знать, что ни делается в Московском государстве. Думал он об этом много, как бы и от кого все изведать, и остановился на том, что кроме боярских холопов, изведать больше не от кого. С кого начать? Да, пожалуй, с князя Федора Шестунова, доброхота бояр Романовых.
Тайные соглядатаи Годунова вышли на словоохотного холопа Воинку. Тот поведал, что князь Федор Дмитриевич Шестунов частенько наведывается к Романовым, никак чего-то оба замышляют, но чего — холоп не знает. Но этого Годунову было достаточно, дабы положить начало доносам. Шестунова пока оставили в покое, а Воинку выставили перед Челобитным приказом на площади и перед всем честным народом огласили его службу и раденье, объявив, что царь жалует ему поместье, и велит ему служить в детях боярских.
И что тут началось! «Это поощрение произвело страшное действие: холопы начали умышлять всякое зло над своими господами». Сговаривались по пять-шесть человек, из коих один шел доносить, другие становились послухами.
И вновь посыпались от царя деньги и поместья, еще больше расширяя круг доносчиков. Клеветали друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, даже жены на мужей, дети — на отцов. Потомки Рюрика наушничали друг на друга, причем мужчины доносили царю, женщины — царице. «И в этих окаянных доносах много крови пролилось неповинной, многие от пыток померли, других казнили, иных по тюрьмам разослали — ни при одном государе таких бед никто не видел».