«Ивановский миф» и литература

Таганов Леонид Николаевич

Этот голос слышат те, кому противно жить в поглупевшей от пошлости действительности. И, может быть, особенно нужно слово Елены Рощиной именно ивановцам, тем, кто живет в городе, где мучилась и искала выхода ее гордая, мятежная душа. Недавно (пишу эти строки в 2014 году) ко мне в руки попало эссе двадцатилетней ивановской студентки под названием «Моя Лена Рощина». Вот его начало: «Почти двадцать лет назад июльским утром в одно из окон самого обычного дома заглянул синий стриж. Он искал удивительную девушку, сумевшую его приручить. Но в комнате никого не было, и лишь необъятная, давящая тишина заполняла пространство. Обжегшись о нечеловеческий холод опустевшей квартиры, стриж отпрянул от окна. …Еще долго кружила осиротевшая птица над родным домом, а потом вдруг… исчезла. Говорят, что с тех самых пор синий стриж повсюду неустанно ищет свою хозяйку. Он часто появляется в маленьких городках вроде Родников, Любима или Ельца и заглядывает в глаза случайных людей, надеясь

вновь отыскать то тепло, которое дарила ему девушка. Синий стриж является не всем. Его видят лишь те, кто умеет искренне любить, чувствовать, верить и помнить.

Имя девушки, которую и по сей день ищет сказочный синий стриж, — Рощина Елена. Вот уже почти двадцать лет ее нет с нами. Жизнь талантливой молодой журналистки была прервана недрогнувшей бандитской рукой в ночь с 17 на 18 июля 1994 года. Я не была знакома с Еленой, мы с ней разошлись во времени, зацепившись всего лишь одним годом совместного существования на одной планете. Но ее присутствие в своей жизни я всегда ощущала настолько остро, что она стала мне ближе многих живых людей. Рощина смогла во многом помочь мне, и в память о ней я решила рассказать о своей истории знакомства с ее синим стрижом».

***

В последней главе мы говорили в основном о 1990-х годах. А что дальше? Есть ли какие-то новые повороты в том, что мы называем «ивановским мифом» по сравнению с девяностыми годами? Ведь ни для кого не секрет, что наш город, утратив привычный мифологический ореол, превращается в нечто неопределенное. Где знаменитые ивановские фабрики — символ ивановского края? Да, мы часто сейчас вспоминаем Гарелина, Бурылина и других бывших радетелей Иванова. Но не оставляет мысль, что память о наших замечательных земляках носит потребительско-музейный характер. Ставим памятник Якову Гарелину, гордимся уникальным музеем Бурылина, но где активное продолжение их дела? Где сегодняшние меценаты, вносящие равный им вклад в культурное богатство нашего города?

В последнее время появилось немало интересных историко-краеведческих книг, связанных с ивановским прошлым. Здесь досконально воспроизводятся факты, разнообразнейшие события, происшедшие на нашей земле. Среди таких книг назовем в первую очередь основательную работу А. М. Тихомирова «Иваново. Иваново-Вознесенск» (2011), а также книгу А. М. Семененко «Иваново-Вознесенск и иваново-вознесенцы» (2011). Радуясь успехам краеведов, открывающим все новые и новые подробности исторического существования ивановского края, мы тем не менее не находим здесь ответа на вопрос о самоощущении ивановцев в современной истории. А самоощущение это весьма тревожно.

Недавно в ивановском журнале «1000 экз.» (2014, № 5) появилась небольшая статья Николая Голубева «Новый змий». Автор этой статьи по-своему продолжает ивановскую тему, поставленную в 1990-е годы в журнале «Знамя» Александром Агеевым. Причем, эту тему Голубев прямо соотносит с «ивановским мифом». Автор исходит из теории основного мифа, предложенного в свое время В. Н. Топоровым и Вяч. Вс. Ивановым, согласно которой в центре любой индоевропейской мифологии лежит сюжет о борьбе громовержца со змеем. «…Образ пресмыкающегося в ивановском мифе, — пишет Голубев, — найти достаточно легко — он очевиден. Со змеей местные поэты сравнивали фабрику, фабричные корпуса. <…> Фабрику-дракона в 1917 году победил громовержец пролетариат (как не вспомнить здесь кличку одного из ивановских большевиков — „Громобой“). А в 1990-е и в 2000-е уже прирученного, но разросшегося „ужа“ попросту раздавил рынок. Но неужели с победой над змеей-фабрикой закончился ивановский миф?..» И еще одно интересное соображение Н. Голубева: «По-моему, пугающий жалящий змей современного ивановского мифа — это железнодорожный состав (или автобус — не суть). Образ жизни, который он символизирует, — душит и угнетает не меньше, чем дореволюционная фабрика. Я еще не говорю о том, что в Москву буквально рвется ивановская молодежь. Смываются наиболее успешные и перспективные…» [351] . Что и говорить — безжалостный диагноз. Но не будем спешить ставить окончательной точки, памятуя о том, что история России непредсказуема.

351

Голубев Н. Новый змий // Тысяча экз. 2014. май. С. 47–48.

Для меня знаком живой жизни города является его интеллектуальная напряженность, культурно-творческий потенциал. Все это в Иванове есть, но только в более напряженном контексте. Существует как сопротивление очевидному. Обратимся к литературе самого последнего времени. Не будем говорить о море графомании, которое благодаря Интернету разливается все шире. Поговорим о вещах по-настоящему стоящих.

Из книг, вышедших сравнительно недавно, меня больше всего удивила и порадовала книга Валерия Шумилина «Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье: Поэтический экскурс в эпоху Великой французской революции» (2010). Шумилин —

это псевдоним исконного ивановца Валерия Смирнова, ранее известного как автора поэтического сборника «Красный Христос» (1994), переполненного фантасмагорическими образами. Какой-то постмодернистский «красный» коктейль, где излишества перекрывают смысл. Есть излишества и в прозаическом сочинении В. Шумилина (они дают о себе знать в самом заглавии книги). Но теперь эти излишества вызваны не хаосом мысли, а желанием сказать о своем герое и Французской революции все, что знает и думает автор, соотнести центр повествования с другими событиями всемирной истории.

Эта книга о трагедии людей, желающих осчастливить человечество путем насилия, путем гильотины. Открывается сочинение В. Шумилова стихотворением «Реквием по герою»:

…Его назовут Ангелом Смерти. Надгробный фонарь, светильник, горящий в склепе, Он осветит путь мертвецам, и провозглашаемый мир обернется войной, революционная война — гражданской, равенство — диктатурой, правосудие — гильотиной. Республика — Империей. Свобода не может Соседствовать со справедливостью. И Он исчезнет…

В этой рубленой прозе сконцентрирован смысл книги В. Шумилина. Главный герой этого исторического повествования Сен-Жюст, «живой меч» Французской революции, ближайший соратник Робеспьера, в последний час своей жизни застывает в молчании, чувствуя страшное одиночество. Перед ним казнят Робеспьера. «Он остался один. И в тот же самый миг, когда Он услышал стук ножа, отсекающего голову „тирана“, Он, не медля ни секунды и не колеблясь, двинулся по ступенькам эшафота вверх. Он молча, не дрогнув вступил ногами в кровь Робеспьера, и, пока кожаные ремни охватывали Его, глаза Его смотрели поверх площади к небу, то ли устремляясь душой туда, куда Он рассчитывал через несколько мгновений прийти, то ли просто для того, чтобы не видеть это грязное ликование обманутой толпы, представляющей в этот момент, по иронии судьбы, весь державный народ, тот самый народ, ради которого Он жил и ради которого Он сейчас умирал».

Патетический стиль, избираемый автором при описании смерти Сен-Жюста, лишен ложной высокопарности. В нем, в этом стиле, преклонение перед стоицизмом героя, его внутренней несгибаемостью сливается с печалью о «рыцаре справедливости», ставшего «ангелом смерти», апологетом гильотины.

Образ гильотины проходит через всю книгу В. Шумилова. Одна из лучших глав в ней посвящена Шарлю Анрио Сансону, главному палачу в Париже, который казнил, казнит и будет казнить, так как это его работа. Логика Сансона — логика функционера с полной отдачей исполняющего свои обязанности. «Сапожник любит свое шило, — рассуждает палач, — повар свои кастрюли, столяр — свой верстак, но еще больше они любят изделия своего труда — сапоги, супы, стулья. А что делает он, Шарль Анрио Сансон? Какие изделия выходят из-под его рук? Известно какие… Трупы…». Эти трупы становятся зловещей материализаций идей Великой революции, дорогой в XX — XXI вв. с их фашистскими и сталинскими концлагерями, терроризмом, со всякого рода цветными и не цветными революциями и пр.

Книга В. Шумилова перекликается со стихами Анны Барковой о Французской революции. Вспомним ее «Робеспьера» (1953) о выступлении вождя якобинцев на празднике Великого Существа. Казалось бы, вот он час торжества Неподкупного. Но здесь же напоминание о его неизбежной участи:

А на площади шумной на страже стояла Неподкупная, словно он сам, вдова И ударом ножа, скрипя подтверждала Его слова.

Великая французская революция и «ивановский миф». Не разные ли субстанции? Можно ли их сближать? Можно. В своем послесловии к «Сен-Жюсту» автор книги говорит о некой связи между городом, в котором он живет, и революционной историй Франции. «Иваново-Вознесенск — не только „объявленная“ родина первого в России Совета рабочих депутатов, просуществовавшего столько же, сколько Парижская Коммуна — 72 дня! — он является так же и родиной основателя левого терроризма Сергея Нечаева, демонической фигуры Русской революции. <…> Добавлю также, что одна из центральных улиц Иванова носит название „10 Августа“! — нет не в честь французской революции 10 августа (взятия королевского дворца Тюильри!), но в честь другого революционного события — расстрела в этот день антивоенной демонстрации на Приказном мосту прямо на том самом месте, которое теперь носит символическое название „площадь Революции“! Мистическое совпадение! Потому что там, где есть Площадь революции, когда-нибудь может появиться и гильотина. Все зависит от того, насколько мы поймем и примем уроки истории».