Иверский свет
Шрифт:
и песенку:
«Летят вдали
красивые осенебри,
но если наземь упадут,
их человолки загрызут...»
СКВОЗЬ СТРОИ
И снится страшный сон Тарасу.
Кусищем воющего мяса
сквозь толпы, улицы,
гримасы,
сквозь жизнь, под барабанный вой,
сквозь строй ведут его, сквозь строй!
Ведут под коллективный вой:
«Кто плохо бьет — самих сквозь строй».
Спиной он чувствует удары!
Правофланговый
Друзей усердных слышит глас:
«Прости, старик, не мы — так нас».
За что ты бьешь, дурак господень?
За то, что век твой безысходен?
Жена родила дурачка.
Кругом долги. И жизнь тяжка.
А ты за что, царек отечный?
За веру, что ли, за отечество?
За то, что перепил, видать?
И со страной не совладать?
А вы, эстет, в салонах куксясь?
(Шпицрутен в правой, в левой — кукиш)
За что вы столковались с ними?
Что смел я то, что вам не снилось?
«Я понимаю ваши боли,—
сквозь сон он думал,— мелкота,
мне не простите никогда,
что вы бездарны и убоги,
вопит на снеговых заносах,
как сердце раненой страны,
мое в ударах и занозах
мясное
месиво
спины!
Все ваши боли вымещая,
эпохой сплющенных калек,
люблю вас, люди, и прощаю.
Тебя я не прощаю, век.
Я верю — в будущем, потом... »
• 4
Удар В лицо сапог. Подъем.
АВТОПОРТРЕТ
Рн тощ, точно сучья. Небрит и мордаст.
Под ним третьи сутки
трещит мой матрас.
Чугунная тень по стене нависает.
И губы вполхери, дымясь, полыхают.
«Приветик,— хрипит он,— российской поэзии.
Вам дать пистолетик? А может быть, лезвие?
Вы — гений? Так будьте ж циничнее к хаосу...
А может, покаемся?..
Послюним газетку и через минутку
свернем самокритику как самокрутку?.. »
Зачем он тебя обнимает при мне?
Зачем он мое примеряет кашне?
И щурит прищур от моих папирос...
Чур меня, чур!
505! 5051
ЛЕЙТЕНАНТ ЗАГОРИН
Я во Львове. Служу на сборах,
в красных кронах, лепных соборах.
Там столкнулся с судьбой моей
лейтенант Загорин. Андрей.
(Странно... Даже Андрей Андреевич, 1933.
174. Сапог 42. Он дал мне свою гимнастерку.
Она сомкнулась на моей груди, тугая, как
кожа тополя. И внезапно над моей головой
зашумела чужая жизнь, судьба, как шумят кроны...
«Странно»,— подумал я... )
Ночь.
Мешая Маркса с Авиценной,
спирт с вином, с луной Целиноград,
о России
рубят офицеры.
А
Ах, Загорин, помниш!» наши споры?
Ночь плыла.
Женщина, сближая нас и ссоря,
стройно изгибалась у стола.
И как фары огненные манят —
из его цыганского лица
вылетал сжигающий румянец
декабриста или чернеца.
Так же, может, Лермонтов и Пестель,
как и вы, сидели, лейтенант.
Смысл России
исключает бездарь.
Тухачевский ставил на талант.
Если чей-то череп застил свет,
вы навылет прошибали череп
и в свободу
глядели
через —
каЛ глядят в смотровую щель!
Но и вас сносило наземь, косо,
сжав коня кусачками рейтуз.
«Ах, поручик, биты ваши козыри».
«Крою сердцем — это пятый туз!»
Огненное офицерство!
Сердце — ваш беспроигрышный бой.
Амбразуры закрывает сердце.
Гибнет от булавки
болевой.
На балкон мы вышли.
Внизу шумел Львов.
Он рассказал мне свою историю. У каждого
офицера есть своя история. В этой была
женщина и лифт.
«Странно»,— подумал я...
СООБЩАЮЩИЙСЯ ЭСКИЗ
Мы как сосуды
налиты синим,
зеленым, карим,
друг в друга сутью,
что в нас носили,
перетекаем.
Ты станешь синей,
я стану карим,
а мы с тобою
непрерывно переливаемы
из нас — в другое.
В какие ночи
какие виды,
чьих астрономищ?
Не остановишь —
остановите!—
не остановишь.
Текут дороги,
как тесто город,
дома текучи,
и чьи-то уши
текут как хобот.
А дальше — хуже!
А дальше...
Все течет. Все изменяется.
Одно переходит в другое.
Квадраты расползаются в эллипсы.
Никелированные спинки кроватей текут, как разварив
шиеся макароны. Решетки тюрем свисают, как крен
деля или аксельбанты.
Генри Мур, краснощекий английский ваятель, носился
по биллиардному сукну своих подстриженных га-
зонов.
Как шары блистали скульптуры, но они то расплывались
как флюс, то принимали изящные очертания тазо-
бедренных суставов.
«Остановитесь!—вопил Мур.— Вы прекрасны!..»
Не останавливались.
По улицам проплыла стайка улыбок.
На мировой арене, обнявшись, пыхтели два борца.
Черный и оранжевый. Их груди слиплись. Они стояли,
похожие сбоку на плоскогубцы, поставленные на