Иверский свет
Шрифт:
попа.
Но — о ужас! На оранжевой спине угрожающе просту-
пили черные пятна.
Просачивание началось. Изловчившись, оранжевый кру-
тил ухо соперника и сам выл от боли — это было
его собственное ухо.
Оно перетекло к противнику.
Букашкина выпустили.
Он вернулся было в бухгалтерию, но не смог ее об-
наружить, она, реорганизуясь, принимала новые
формы.
Дома он не нашел спичек. Спустился ниже этажом.
Одолжить.
В
как здесь?». «Сама не знаю — наверно, протекла
через потолок». Вероятно, это было правдой. По-
тому, что на ее разомлевшей коже, как на разо
гревшемся асфальте, отпечаталась чья-то пятерня
с перстнем. И почему-то ступня.
Вождь племени Игого-жо искал новые формы перехода
от феодализма к капитализму.
Все текло вниз, к одному уровню, уровню моря.
Обезумевший скульптор носился, лепил, придавая пред-
метам одному ему понятные идеальные очертания,
но едва вещи освобождались от его пальцев, как
они возвращались к прежним формам, подобно то-
му, как расправляются грелки или резиновые шари-
ки клизмы.
Лифт стоял вертикально над половодьем, как ферма
по колено в воде.
«Вверх-вниз!»
Он вздымался, как помпа насоса,
«Вверх-вниз».
Он перекачивал кровь планеты.
«Прячьте спички в местах, недоступных детям».
Но места переместились и стали доступными.
«Вверх-вниз».
Фразы бессильны. Словаслиплисьводнуфразу.
Согласные растворились.
Остались одни гласные.
«Оаыу аоии оааоиаые!..»
Это уже кричу я.
Меня будят. Суюг под мышку ледяной градусник,
Я с ужасом гляжу на потолок.
Он квадратный.
ночь
Сколько звезд!
Как микробов
в воздухе...
ПОТЕРЯННАЯ БАЛЛАДА
I
В час осенний,
сквозь лес опавший,
осеняюще и опасно
в нас влетают, как семена,
чьи-то судьбы и имена.
Это Переселенье Душ.
В нас вторгаются чьи-то тени,
как в кадушках растут растенья...
В нервной клинике 300 душ.
Бывший зодчий вопит: «Я — Гойя».
Его шваброй на койку гонят.
А в ту вселился райсобес —
всем раздаст и ходит без...
А пацанка сидит в углу.
Что таит в себе — ни гугу.
У ней — зрачки киноактрисы
косят,
как кисточки у рыси...
II
Той актрисе все опостылело,
как пустынна ее Потылиха!
Подойдет, улыбнуться силясь:
«Я в кого-то переселилась!
Разбежалась, как с бус
Потерялась я, потерялась! .»
Она ходит, сопоставляет.
Нас, как стулья, переставляет.
И уставится из угла,
как пустынный костел гулка.
Машинально она — жена.
Машинально она — жива.
Машинальны вокруг бутылки,
и ухмылки скользят обмылками.
Как украли ее лабазко!..
А ночами за лыжной базой
три костра она разожжет
и на снег крестом упадет
потрясение и беспощадно
как посадочная площадка
пахнет жаром смолой лыжней
ждет лежит да снежок лизнет
самолв! ушел — не догонишь
Ненайденыш мой, ненайденыш!
Потерять себя — не пустяк,
вся бежишь, как вода в горстях...
III
А вчера, столкнувшись в гостях,
я увижу, что ты — не ты,
сквозь проснувшиеся черты —
тревожно и радостно,
как птица, в лице твоем, как залетевшая
в фортку птица,
бьет пропавшая красота...
«Ну вот,— ты скажешь, — я и нашлась,
кажется...
в новой ленте играю... В 2-х сериях...
Если только первую пробу не зарубят!..»
ТУМАННАЯ УЛИЦА
Туманный пригород как турман.
Как поплавки милиционеры.
Туман.
Который век? Которой эры?
Все — по частям, подобно бреду.
Людей как будто развинтили...
Бреду.
Верней — барахтаюсь в ватине.
Носы. Подфарники Околыши.
Они, как в фодисе, двоятся.
Калоши?
Как бы башкой не обменяться!
Так женщина — от губ едва,
двоясь и что-то воскрешая,
уж не любимая — вдова,
еще — твоя, уже — чужая...
О тумбы, о прохожих трусь я...
Венера? Продавец мороженого!..
Друзья?
Ох, эти яго доморощенные!
Я спотыкаюсь, бьюсь, живу,
туман, туман — не разберешься,
о чью щеку в тумане трешься...
Ау!
Туман, туман — не дозовешься...
Как здорово, когда туман рассеивается!
ПРОТИВОСТОЯНИЕ ОЧЕЙ
Третий месяц ее хохот нарочит,
третий месяц по ночам она кричит.
А над нею, как сиянье, голося,
вечерами
разражаются
Глаза!
Пол-лица ошеломленное стекло
вертикальными озерами зажгло
...Ты худеешь. Ты не ходишь на завод,
ты их слушаешь,
как лунный садовод,
жизнь и боль твоя, как влага к облакам,
поднимается к наполненным зрачкам.
Говоришь: «Невыносима синева!
И разламывает голова!