Иверский свет
Шрифт:
детям,
не нам — рабам геометрии —
сферическим,
прямоугольным,
дайте музыку детям,
которые
еще живы.
Будьте же милосердными
в фиатах и мерседесах!
Вскройте свои
артерии,
пускай из вселенских трубок
рассеянного органа
забьет
струя
сострадания...
Способность себя выразить,
наверно,
и есть музыка.
ПАРАБОЛИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА
Судьба,
Обычно — во мраке и реже — по радуге.
Жил огненно-рыжий художник Гоген,
Богема, а в прошлом — торговый агент.
Чтоб в Лувр королевский попасть
из Монмартра,
Он
дал
кругаля через Яву с Суматрой!
Унесся, забыв сумасшествие денег,
Кудахтанье жен и дерьмо академий.
Он преодолел
тяготенье земное.
Жрецы гоготали за кружкой пивною.
«Прямая — короче, парабола — круче,
Не лучше ль скопировать райские кущи?»
А он уносился ракетой ревущей
Сквозь ветер, срывающий фалды и уши.
И в Лувр он попал не сквозь главный порог —
Параболой
гневно
пробив потолок!
Идут к своим правдам, по-разному храбро,
Червяк — через щель, человек — по параболе*
Жила-была девочка рядом в квартале.
Мы с нею учились, зачеты сдавали.
Куда ж я уехал!
И черт меня нес
Меж грузных тбилисских двусмысленных звезд!
Прости мне дурацкую эту параболу.
Простывшие плечики в черном парадном...
О, как ты звенела во мраке Вселенной
Упруго и прямо — как прутик антенны!
А я все лечу,
приземляясь по ним —
Земным и озябшим твоим позывным.
Как трудно дается нам эта парабола...
Сметая каноны, прогнозы, параграфы,
Несутся искусство,
любовь
и история —
По параболической траектории!
В Сибирь уезжает он нынешней ночью.
А может быть, все же прямая — короче?
НА ПЛОТАХ
Нас несет Енисей.
Как плоты над огромной и черной водой.
Я#— ничей!
Я — не твой, я — не твой, я — не твой!
Ненавижу провал
твоих губ, твои волосы,
платье, жилье.
Я плевал
на святое и лживое имя твое!
Ненавижу за ложь
телеграмм и открыток твоих,
ненавижу, как нож
по ночам ненавидит живых,
ненавижу твой шелк,
проливные нейлоны гардин,
мне нужнее мешок, чем холстина картин!
Атаманша-тихоня
телефон-автоматной Москвы,
я страшон, как икона,
почернел и опух от мошки.
Блешет, точно сазан,
голубая
«Чет» — слезам.
«Да» — мужским, продубленным рукам.
«Да» — девчатам разбойным,
купающим МАЗ, как коня.
«Да» — брандспойтам,
сбивающим горе с меня.
СИБИРСКИЕ БАНИ
Бани! Бани! Двери — хлоп!
Бабы прыгают в сугроб.
Прямо с пылу, прямо с жару —•
ну и ну!
Слабовато Ренуару
до таких сибирских «ню»1
Что мадонны! Эти плечи,
эти спины наповал,
будто доменною печью
запрокинутый металл.
Задыхаясь от разбега,
здесь «на ты», «на ты», «на ты»
чистота огня и снега
с чистотою наготы.
День морозный, чистый, парный.
Мы стоим, четыре парня,—
в полушубках, кровь с огнем,
как их шуткой
шуганем!
Сй, испугу!
Ой, в избушку,
как из пушки, во весь дух:
— Ух!..
А одна в дверях задержится,
за приступочку подержится
и в соседа со смешком
кинет
кругленьким снежком...
В МАГАЗИНЕ
Д. Н. Журавлеву
Немых обсчитали.
Немые вопили.
Медяшек медали
влипали в опилки.
И гневным протестом,
что все это сказки,
кассирша, как тесто,
вздымалась от кассы.
И сразу по залам,
по курам зеленым,
пахнуло слезами,
как будто озоном.
О, слез этих запах
в мычащей ораве.
Два были без шапок.
Их руки орали.
А третий с беконом
подобием мата
ревел, как Бетховен,
земно и лохмато!
В стекло барабаня,
ладони ломая,
орала судьба моя
глухонемая!
Кассирша, осклабясь,
косилась на солнце
и ленинский абрис
искала в полсотне.
Но не было Ленина.
Она была фальшью...
Была бакалея.
В ней люди и фарши.
ПОСЛЕДНЯЯ ЭЛЕКТРИЧКА
Мальчики с финками, девочки с фиксами.
Две проводницы дремотными сфинксами...
Я еду в темном тамбуре,
спасаясь от жары,
кругом гудят как в таборе
гитары и воры.
И как-то получилось,
что я читал стихи
между теней плечистых,
окурков, шелухи.
У них свои ремесла.
А я читаю им,
как девочка примерзла
к окошкам ледяным.
На черта им девчонка
и рифм ассортимент?
Таким, как эта — с челкой
и пудрой в сантиметр?!
Стоишь — черты спитые,