Иверский свет
Шрифт:
он на яблоню выплеснул
свою чистую
кровь!
Яблоня ахнула,
это был первый стон яблони,
по ней пробежала дрожь
негодования и восторга,
была пора завязей,
когда чудо зарождения,
высвобождаясь из тычинок, пестиков,
ресниц,
разминается в воздухе.
Дальше ничего не помню
Ах, зачем ты, любимый, меня пожалел?
Телу яблоневу от тебя тяжелеть.
Как ревную я к стонущему стволу.
Ночью
на меня, точно фары из гаража,
мчатся
яблоневые глаза!
Их 19.
Они по три в ряд на стволе,
как ленточные окна.
Они раздвигаю! кожу, как дупла.
Другие восемь узко растут из листьев.
В них ненависть, боль, недоумение —
что?
что?
что свершается под корой?
кожу жжет тебе известь?
кружит тебя кровь?
Дегтем, дегтем тебя мазать бы, а не известью,
дурочка древесная. Сунулась. Стояла бы себе, как
соседки в белых передниках. Ишь...
Так сидит старшеклассница меж подружек, бледна,
чем полна большеглазо —
не расскажет она.
Похудевшая тайна. Что же произошло?
Пахнут ночи миндально.
Невозможно светло.
Или тигр-людоед так тоскует, багров.
Нас зовет к невозможнейшему любовь!
А бывает, проснешься — в тебе звездопад,
тополиные мысли, и листья шумят.
По генетике
у меня четверка была.
Люди — это память наследственности.
В нас, как муравьи в банке,
напиханно шевелятся тысячелетия.
У меня в пятке щекочет Людовик XIV.
Но это?..
Чтобы память нервов мешалась с хлорофиллами?
Или это биочудо?
Где живут дево-деревья?
Как женщины пахнут яблоко»!..
...А 30-го стало ей невмоготу.
Ночью сбросила кожу, открыв наготу,
врыта в почву по пояс,
смертельно орет
и зовет
удаляющийся
самолет.
БЕАТРИЧЕ
Одергивая юбку на ногах,
ты где-то бродишь в разных городах.
На цыпочках по сцене мировой
мой дух, как гусь, бежит вслед за тобой.
БАЛЛАДА-ДИССЕРТАЦИЯ
Нос растет в течение всей жизни.
Из научных источников.
Вчера мой доктор произнес:
«Талант в вас, может, и возможен,
но ваш паяльник обморожен,
не суйтесь из дол у в мороз».
О нос!..
Неотвратимы, как часы,
у нас, у вас, у капуцинов
по всем
законам
Медицины
торжественно растут носы!
Они растут среди ночи
у всех сограждан знаменитых,
у сторожей,
у
сопя бессонно, как сычи,
они прохладны и косы,
их бьют боксеры,
щемят двери,
но в скважины, подобно дрели,
соседок ввинчены носы!
(Их роль с мистической тревогой
интуитивно чуял Гоголь.)
Мой друг Букашкин пьяны были,
им снился сон:
подобно шпилю,
— 214 —
сбивая люстры и тазы,
пронзая потолки разбуженные,
над ним
рос
нос,
как чеки в булочной,
нанизывая этажи!
«К чему б?» — гадал ом поутру.
Сказал я: «К Страшному суду.
К ревизии кредитных дел!»
30-го Букашкин сел.
О, вечный двигатель носов!
Носы длиннее — жизнь короче.
На бледных лицах среди ночи,
как коршун или же насос,
нас все/ высасывает нос,
и говорят, у эскимосов
есть поцелуй посредством носа...
Но это нам не привилось.
БОЙ ПЕТУХОВ
Петухи!
Петухи!
Потуши!
Потуши!
Спор шпор,
ку-ка-рехнулись!
Урарь!
Ху-ха...
Кухарка
харакири
хор
(у, икающие хари!)
«Ни фига себе Икар!»
хр-рр!
Какое бешеное счастье,
хрипя воронкой горловой,
под улюлюканье промчаться
с оторванною головой!
Забыв, что мертв, презрев природу,
по пояс в дряни бытия,
по горло в музыке восхода —
забыться до бессмертия)
Через заборы, всех беся,—
на небеса!
Там, где гуляют грандиозно
коллеги в музыке лугов,
как красные
аккордеоны
с клавиатурами хвостов.
О лабухи Иерихона!
Империи и небосклоны.
Зареванные города.
Серебряные голоса.
(А кошка, злая, как оса,
не залетит на небеса.)
Но по ночам их к мщенью требует
с асфальтов, жилисто-жива,
как петушиный орден
с гребнем,
оторванная голова.
МОРСКАЯ ПЕСЕНКА
Я в географии слабак,
но, как на заповедь,
ориентируюсь на знак —
востоко-запад.
Ведь тот же огненный желток,
что скрылся за борт,
он одному сейчас — Восток,
другому — Запад.
Ты целовался до утра.
А кто-то запил.
Тебе — пришла, ему — ушла.
Востоко-запад.
Опять Букашкину везет.
Ползет потея.
Не понимает, что тот взлет —
его паденье.
А ты, художник, сам себе
востоко-запад.