Из блокады

Волков Константин Борисович

Не даёт окончательно расклеиться, ещё одна мысль: а вдруг доживу? Зачем я Пасюкову мёртвый? Ни зачем. Хотя и живой тоже, вроде, ни к чему. Но барачник сам говорил, что есть для меня варианты. Опять же, и Сашка что-то такое Степану посулил. Хочется верить, что не всё сегодня для меня закончится. Пусть я для Пасюка лох, а для его дружков, и того хуже - мент-беспредельщик, замочивший корешей. Потому, если мне разрешат пожить, жизнь эта будет трудной, и, скорее всего, недолгой. Но всё же...

А жить хочется не просто так, хотя и просто так тоже хочется. Но теперь я нашёл причину, чтобы ни в коем случае не умирать, потому что у меня вдруг появилась цель. Сейчас объясню: старый-престарый дядя Дима выглядит здоровее наших сорокалетних мужиков. У него

многочисленное потомство, а мысль о том, что это лишние рты даже не приходит ему в голову - Мир большой, еды и места хватает всем! А если всем, может, и для нас отыщется маленький уголок? Чужаки отлично чувствуют себя в лесу, никто их не пытается истребить. Наверное, и мы так сумеем! Пусть, не совсем так, пусть по-другому, нужно лишь придумать - как, и тогда всё, что говорил Сашка, больше не будет иметь значения. Кому придумывать, как не мне, с моими новыми знаниями и умениями? А времени на придумывание и нет. Значит, я должен выжить, должен выжить, должен...

Я беспокойно метался по камере. Пять шагов в одну сторону - стена, пять шагов в другую - стена.

– Сашка же нормальный мужик... раньше был, - не выдержав, начал я.
– Степан, почему он так сделал? Видно же, сомневается он...

– Ты его пожалел, что ли? А ты не жалей, - ответил кум.
– Чего их, сволочей жалеть! Тем более - идейных сволочей. Эти на всё готовы: мол, чтобы другие жили счастливо, кому-то надо в крови перепачкаться. Знаю таких психов, сам такой.

Пять шагов в одну сторону, пять в другую...

– Степан, ты не из подлости, ты ради Посёлка, это же - другое.

– Другое, говоришь? Наверное, другое. Только бывало, особо поначалу, такая жуть разбирала - хоть вены грызи. Я этих приступов пуще смерти боялся, думал, свихнусь, а потом привык, даже во вкус вошёл. Когда тебя уважают, по крайней мере, опасаются, это, я скажу, многого стоит. Это затягивает. А Посёлок двадцать лет продержался, значит, всё правильно мы с Терентьевым делали. Сейчас начнут болтать про нас всякое, но это для того, чтобы заморочить поселянам головы, от себя людское недовольство отвести, и на других вину переложить. Люди-то со временем разберутся, думаю, что разберутся.

Наверное, Степан знает, о чём говорит. Хорошо ли, плохо ли, он достаточно пожил, и эту самую жизнь со всех сторон разглядел. Только мне от его слов не полегчало, наоборот...

– Ты сам-то как в Посёлке оказался?
– спросил я, отмерив очередные пять шагов.
– За что сидел?

– Зачем тебе?
– усмехнулся Степан, - хотя, и скрывать тут нечего. Гада одного замочил. До сих пор жалею, что нельзя ту сволочь оживить, а потом снова медленно удавить. Мало для некоторых одной смерти-то... Я сам к ментам явился. С повинной пришёл, так сказать. Не потому, что совесть заела, просто знал - всё равно поймают. Значит, отмотал я больше половины, стал задумываться о том, как пойду на свободу с чистой совестью. Тут оно и случилось, начался беспредел - испугались все, и озверели. Если бы не Терентьев, всё бы и кончилось! Объяснил мне Хозяин, что хороших людей обижать не позволит, если нужно, не побоится и кровь пустить, не свою, зэковскую. Благо, теперь он - самая главная власть в Посёлке, а, может, и на всём белом свете. На Земле больше не перед кем отчитываться, а насчёт Бога возникли сильные сомнения... но, конечно, заключённых убивать не дело - тоже люди. Этот вариант остаётся на крайний случай. А чтобы такой случай не наступил, нужно всего-то заткнуть десяток человек. На самом деле, особых проблем не возникло, на зонах тоже люди, они, как и все, просто хотели жить. Баламутов было совсем немного. Кого-то я сумел убедить, а от кого-то пришлось избавиться. Нет, избавиться - не обязательно убивать, тут по-разному можно. Как это сделать, Терентьев предоставил решать мне, а со своей стороны, обещал не сильно интересоваться тем, как я это сделаю. Поработал я неплохо, даже на бунт народ подбил, вот и появился у Хозяина повод выставить из Посёлка самых несговорчивых. Хорошо получилось... А когда я в открытую

к Терентьеву перебежал, прежние дружки всё про меня поняли. Не простили они - такое не прощают. Двадцать лет я ждал заточку под лопатку, потому что, как ни поверни, получается, что я сука и тварь распоследняя. Только ручонки у пасюков оказались коротки, чтобы до Белова дотянуться. Но теперь уже всё... теперь достали.

Степан замотался в одеяло с головой. А я продолжал ходить от стены к стене.

Пять шагов в одну сторону, пять в другую...

– Слушай, не маячь, - сказал Степан. Я прилёг на кровать. В ушах - будто колокол звенел, этот гул разогнал все мысли. Я пустой, меня выжали, высушили и выбросили. Сил нет, а лежать не могу, движение хоть немного скрадывает беспокойство и прогоняет озноб. На какое-то время я перестал воспринимать происходящее: после бессонных ночей одолела чёрная дрёма, и взбудораженный разум отключился. Только что я шагал от стены к стене, и вдруг оказалось, что приблизился вечер. Меж двумя этими точками во времени - пустота. Голову заполнила свинцовая тяжесть, озноб измучил тело, а во рту сделалось горько и сухо. Я встал и на ослабших ногах подошёл к двери.

– Дайте воды, - попросил я.

– Потерпишь, не помрёшь, - тут же откликнулись на просьбу, а потом раздался довольный гогот. Когда отсмеялись, сообщили: - Недолго тебе мучаться. Дождик, вроде, кончился. Значит, сейчас народ соберётся, тогда и пойдём.

– Это хорошо, - сказал Степан.
– Устал ждать.

Я заколотил в дверь, ответа не последовало, и я вернулся на кровать. От окна сквозило, я, натянул так и не высохшую куртку, а поверх неё намотал одеяло. Дверь немного приоткрылась, в щель просунулась рука с кружкой воды.

– Эй, - позвал Мухомор, - если кто у двери, пусть отойдёт. Дурить не будете? Тогда я вас табачком угощу.

– Это по-людски, - обрадовался Степан.
– Этого я не забуду. Ты, Михаил, доброе дело затеял. Заходи, не съедим.

– Эй, Мухомор, с ума сошёл, табак на жмуров переводишь?
– раздался тот же голос.

– Тебе то что, Солёный?
– огрызнулся Мухомор.
– Не твоё отдаю, а своё. А со своим что хочу, то и делаю.

– Ну-ну. Ты, значит, добренький, а мы - дерьмецо? Посмотрим, что скажет Пасюк.

– Беги, стучи. Только не придумано закона, чтобы людей перед смертью мучить. Полагается им воду попить, да табачок покурить, вот и пусть.

И Мухомор зашёл в камеру.

– Трубка у меня одна. Я уж вам её раскурил, а вы сами решите, кто первый будет дымить, да пошустрее давайте, - барачник всё оставил на полу возле двери.
– Ну, как накуритесь, постучите.

Я жадно схватил кружку, вода оказалась противная и тёплая. Может, из-за горечи во рту почудилось, что у неё гнилой привкус. Сделав несколько больших глотков, я передал кружку Степану. А тот дымил трубкой. Пусть курит, я пока не хочу. А водички бы ещё попил...

– И подумать не мог, - Степан выдохнул клуб дыма, у меня запершило в горле, и я тут же закашлялся, - что когда-нибудь понравится курить нашу махру - та ещё дрянь. А вот, поди ж ты, как хорошо!

Я опять уселся на кровати, закутав себя одеялом. Несколько дней назад точно так же... кстати...

Я сунул руку под матрас, там пусто. Неужели, кто-то нашёл? Постель на пол...

– Клопов решил погонять?
– съехидничал Степан.

Вот! Куда засунул, там и лежит, меня дожидается. Заляпанное бурым лезвие застряло меж кроватных пружин, к рукоятке присохла грязь.

– Может, пригодится?
– спросил я.

Кум выхватил нож, а вместо него всучил мне трубку.

– Смешно, - задумчиво наморщив лоб, сказал Степан.
– Я сам этот нож сделал.

– Ты же мне и подарил, - ответил я.
– Не помнишь, что ли? Если бы не он, может, и не отбился бы я от пасюков.

– Видишь, разок тебя подарок выручил, значит, счастливый он. Авось, опять сгодится. Как думаешь, перед тем, как поведут на площадь, нас обыщут?

– Обязательно, - уверенно сказал я.
– Раз полагается, значит, непременно.