Из блокады
Шрифт:
Пасюков фыркнул, показалось, что в его взгляде мелькнуло одобрение. Барачник ненатурально рассмеялся.
– Ладно, - сдал он назад, - погавкались, и успокоились. Нам одно дело делать. А что, может, мы и сработаемся?
– Я то не против, - ответил я с готовностью.
– Но мне нужны гарантии. Сомнительно мне, что после того, как я проведу вас к эшелону, останусь живым.
Если подумать, не в том я положении, чтобы грубить Пасюку, но смотрел я на него, а пальцы сами автомат поглаживали. Что, если решить вопрос раз и навсегда? Очередь, ещё одна, и нет революционеров! Показалось -
Видно, Пасюков почуял мои терзания. Его лицо расплылось в наглой улыбке. Дескать, давай, парень, вот он, твой шанс! А если не можешь, к чему понты? Ну и смотри, ну и лыбься! Сейчас и ты ничего со мной не сделаешь, я тебе нужен. И, желательно, целенький, обласканный и максимально лояльный. А потом... потом ты мне припомнишь, всё припомнишь: и то, что было, и то, чего не было - но мы ещё посмотрим, как масть ляжет.
Поиграли мы с Пасюком в гляделки, тем и кончилось. Война войной, но у каждого в этой войне свои интересы.
Мухомор виновато застыл у двери, оберегает жизнь хозяина. Пасюков, потеснив Асланяна, вальяжно расселся за столом, и стал задавать мне вопросы. Впрочем, спрашивал недолго.
– Иди отдыхать, герой, - сказал он.
– Завтра начнём работу. Думаешь, всё же сработаемся?
* * *
Вышел я на крыльцо, и сам себя поздравил с тем, что не сотворил непоправимого. Жизнь кажется особенно желанной, когда, после наполненного свечным чадом и запахом портянок помещения, снова вдыхаешь ночную свежесть и прохладу.
Я ещё раз попытался услышать лес, и опять тщетно; лишь усилилось ощущение, что меня завернули в колючую, едкую и смрадную вату.
– Ты, Олежка, в ментовку лучше не ходи, - виновато засопел подошедший сзади Мухомор.
– Там ваших нет. Теперь мы там живём. К тебе обязательно прицепятся.
– И куда мне?
– В больницу. Твои дружки сейчас там.
Всё равно, где переждать остаток ночи. С утра, едва начнёт светать, уйду; какой смысл жить в доме, в котором хозяйничают крысы? Наверное, и мне тут найдётся местечко, скорее всего, это будет достаточно уютное место, но уютно мне будет лишь до тех пор, пока я нужен Пасюку. Только дело в том, что это и мой дом!
Оружия хватает, и знаю, где взять ещё. Людей бы побольше, тех, кому новые порядки поперёк горла. Найду Терентьева и Захара, тогда и посмотрим.
Так я думал, шагая по безлюдной тихой улице. Донеслись привычные звуки. В бараках пьяные голоса заорали песню, забрехала собака. Это далеко - на поселковых окраинах. А здесь - тихо и безопасно.
Главный вход в больницу раньше всегда был открыт. Теперь - иные времена. Я постучал. Тишина. Я собрался долбануть ногой, но сонный голос из-за двери произнёс:
–
– Эй, - ответил я, - сестричка, не гони. Пусти обогреться.
Клацнул засов, из дверного проёма в сырую тьму выплеснулся тёплый свет фонаря. Ольга взвизгнув, повисла у меня на шее.
– Живой, Олежка, - сестра приникла ко мне.
– Вернулись! Молодцы!
– Я один, - сказал я, глупо улыбаясь.
– Да не лапай ты меня. Грязный я. И мокрый.
Ольга моментально стала обычной - ершистой и насмешливой.
– Да, - поморщилась она, - разит от тебя... Ну, пошли, чего встал?
Нашёлся обмылок и ведро тёплой воды. Я привёл себя в человеческий вид, тут и друзья собрались. На столике появилась нехитрая снедь. Сигареты разошлись на ура. Я махнул полстаканчика за успешное возвращение, да полстаканчика за тех, кто из леса не вернётся, помянул Антона с Лешим. Сначала мне взгрустнулось, а потом я сомлел. Перед товарищами неудобно: хорошо сидим, народ хочет послушать, что скажу, а я голову на руки уронил, дремота одолела. Ольга поняла.
– Завтра наговоримся, - сказала она.
– Видите, человек засыпает. Пошли ко мне, братишка.
Поднялись мы в небольшую, захламлённую разными ненужными вещами, каморку на чердаке. Убранство - дырявый, с торчащеим из прорех сеном, матрас на полу. Вместо подушки старый ватник. Я, не разуваясь, бухнулся на это царское ложе. Если честно, спать хотелось не сильно - вполне можно перетерпеть. Был нужен повод, чтобы выбраться из-за стола; пьянка могла затянуться до утра. Что я, друзей-приятелей не знаю?
И врать надоело, а друзьям тем более ни к чему, только за столом от расспросов никуда не денешься. Конечно, в этих парнях я нисколечко не сомневаюсь. Я и в Сашке не сомневался...
Лёжа на матрасе, я спокойно рассказывал единственному человеку, которому полностью, до конца, верил, что со мной произошло.
– Видно, пришли подлые времена, - выслушав меня, сказала Ольга.
– Всё наизнанку. Барачники назвали себя ментами, вместо Захара теперь Пасюк! Понимаешь? В милиции - бандиты! Ментов больше, а порядка меньше, потому что такой мент хуже бандюка, он и сам беспредельничает, и дружков барачных покрывает. А те и рады. Обнаглели! Да людей от ментов спасать надо! Такая ерунда, Олег, у нас приключилась. А Сашка, конечно, сволочь.
Ольга махнула рукой.
– Не переживай, - сказал я, - наверное, как-то утрясётся.
Хотя понимал - не утрясётся. Степана утром повесят в назидание тем, кто ещё не осознал, что новый порядок - всерьёз и надолго. То есть, со временем как-то наладится, но до тех пор ещё дожить надо.
– Представляешь, - Ольга невесело улыбнулась, - Пасюк хочет, чтобы мы вкалывали на свинофермах. Мол, теперь начинается другая жизнь, всё будет по справедливости. Говорит - раньше менты кровь народную пили. У новой власти доверия к бывшим нет. Хотите жрать - работайте, и скажите спасибо, что прошлые грехи вам не припомнили. А не хотите - воля ваша, подыхайте с голодухи. Как будто я больше ни на что не гожусь - кроме как за свиньями убирать! А кушать хочется. Ещё немного, и соглашусь подтирать свиные задницы. Такие дела, братишка.