Из Харькова в Европу с мужем-предателем
Шрифт:
Я предположила, что он имеет в виду план, по которому он должен был заключить со мной фиктивный брак, но я старалась не показывать ту боль и возмущение от мысли, что мои личные дела обсуждались с незнакомыми людьми. Я просто сказала, что Видкун и Мара уехали несколько дней назад, не сказав мне, куда направляются. Также я раздраженно добавила, что не хочу ничего слышать об этих сделках Никитина с ними и что ему придется решать все свои вопросы с капитаном и не беспокоить меня своими жалобами. Это, однако, не остановило его.
— Но как вы сами? Неужели он оставил вам достаточно денег для ваших нужд? Кто оплачивает ваши счета в гостинице? — спросил он с некоторой озабоченностью.
Моим первым порывом было желание сказать
— Вам не нужно беспокоиться об этом. Мои счета в гостинице оплачены заранее, и у меня достаточно денег на жизнь до того времени, когда вернется мой муж, — сказала я как можно более холодно.
Он посмотрел на меня насмешливо.
— Не будь дурой! Они обманули меня, узнав, что я им больше не нужен, а затем они избавились от тебя! Твой муж бросил тебя и никогда не вернется.
Глава 26.ДОМОЙ В ОСЛО
В письме к Хермоду Ланнунгу в конце августа 1924 года [115] , относительно того периода, который Александра описывает в этой и предыдущей главе, Видкун писал: «Всю осень и зиму 1923 года я скитался по Балканам по заданию Лиги Наций… В марте я в основном находился во Франции (в Париже), где изучал вопросы, представляющие для меня интерес, и узнал кое-что о французских делах. Когда я уже направлялся домой, то поехал через Ютландию, которую я никогда прежде не видел и хотел посмотреть, а также посетил город Фредерисия, где находится могила Олафа Рая (он мой дальний родственник). Я пробыл там два или три дня».
115
Lannung, Min russsike ungdom, стр. 165. Цитата переведена К. А. Сивер.
Как видно, он не упоминает о событиях, произошедших в Париже той зимой, не рассказывает о неразберихе в своей супружеской жизни и не говорит о своем спутнике в этой неторопливой поездке домой через Ютландию.
До того как Ханс Фредрик Даль написал об этом этапе в жизни Квислинга, он собрал информацию, полученную от Арни Квислинга и Сигни, дочери доктора Нильса Квислинга, о том, как семья отреагировала на то, что в жизни Видкуна не одна, а две русские женщины. Известно, что отец Сигни просто рассмеялся, а вот майору Расмусу Квислингу было не до смеха — он назвал это «развратом». Даль продолжает: «Самые молодые из них поняли, что Видкун жил и работал в условиях, делающих норвежскую буржуазную мораль несколько абстрактной. Пастор и его жена предпочли не выражать свое мнение по этому поводу» [116] .
116
Dahl, Vidkun Quisling, стр. 104. Цитата переведена К. А. Сивер.
Квислинг и сам прекрасно понимал, что его родители не смирятся так просто с той ситуацией, в которой он оказался. Конечно, Видкун подготовил их во время своего визита в Телемарк в октябре, когда он получил свое новое задание от Нансена. Из писем, которые он писал родителям осенью и зимой 1923–1924 года, становится ясно, что он уже известил их о том, что когда они в следующий раз встретятся с его женой, ее будут звать Мария, а не Александра, которую он просто спас тем, что вывез из России. Уже 21 января 1924 года он жаловался своим родителям [117] : «Странно, что даже самые близкие люди столь неверно истолковали единственный подлинно бескорыстный поступок, который я совершил в своей жизни».
117
NB, Quisling Archive, Ms. fol. 3920:XI:9.
Йорген Квислинг, которого в 1924 году все еще можно было считать самым «младшим» в семье, очевидно, не находился в заблуждении. За исключением Видкуна, он был единственным, кто знал, что Александра была беременна, когда покидала Осло весной 1923 года. Как отмечает Юритцен, Йорген неоднократно утверждал, что Видкун и Мария никогда не были официально женаты. Душеприказчик Марии, адвокат Финн Трана, также подтвердил, что среди многочисленных документов, оставленных Марией, никаких свидетельств о браке не было найдено.
Квислингу, вероятно, было нелегко, когда он встретился со своей семьей вновь в 1924 году.
В смятении взъерошенный Квислинг вошел в мою комнату, упал на колени и зарыдал открыто и бесстыдно, сжимая и целуя мои руки, умоляя простить его. Обвиняя себя во всех страданиях, которые он причинил мне, Видкун сказал, что я единственный человек во всем мире, которого он действительно любил и доверял. Он никогда не покинет меня.
Я понятия не имела, где была Мара, но я настолько устала, что меня это совершенно не волновало. Важным для меня сейчас было лишь то, что Мары, моего мучителя, не было рядом, а Видкун был со мной. Без Мары и других посторонних людей мы, наконец, могли спокойно поговорить друг с другом.
Я чувствовала, что Видкун впервые до конца осознал, что все сделанное им полностью разрушило мою жизнь. Возможно, хозяин норвежской гостиницы рассказал ему о моих страданиях и отчаянии или Види написала ему об этом в письме. Во всяком случае Видкун никогда прежде не был таким обеспокоенным, нежным и внимательным, каким он был в этот момент и в последующие дни. Но, несмотря на свое раскаяние, он так и не объяснил, что заставило его лгать даже самым близким людям и совершать такие низкие поступки.
Я была уверена, что признание вины было искренним. В то же время я спрашивала себя, какой же из них был настоящим Видкуном: этот ласковый, эмоциональный человек, который хочет дать мне любовь и защитить от невзгод, или тот холодный, эгоцентричный тип, манипулирующий мною и моей жизнью в течение многих месяцев.
Моя усталость и эмоциональное изнеможение, очевидно, привели к полной смене ролей. Видкун оставался в очень возбужденном состоянии, а я была спокойна и бесстрастна в свете этого нового сближения с ним, словно я была посторонним наблюдателем того, как два человека пытаются собрать в одно целое свои жизни. Видкун говорил о том, как он себя чувствовал, а я сухо рассказывала о тех обстоятельствах, которые привели меня к нынешнему ужасному состоянию.
Когда Видкун узнал подробности о визите Никитина, он пришел в ярость и пообещал, что преподаст этому негодяю урок, который тот никогда не забудет. Я пыталась его успокоить, переменив тему разговора, и попросила его совета о том, что мне делать в будущем. Однако он не захотел обсуждать это и сказал, что необходимо отложить все мои планы до тех пор, пока я не отдохну и не поправлюсь окончательно в нашем доме в Осло. Сейчас были более неотложные дела, требующие внимания.
Он успокоился и присел на стул в молчаливом раздумье. Вдруг он, как всегда резко, сказал мне, чтобы я надела свое лучшее платье и собрала вещи. Через некоторое время Видкун выписал меня из гостиницы «Сван» и перевез в маленький пансион, который располагался в элегантном большом особняке, где он снял для меня маленькую студию на первом этаже. Мары не было. Вскоре я почувствовала себя, как дома. Тихая и спокойная атмосфера в компании заботливого Видкуна как нельзя лучше способствовала этому. После совместного обеда он ушел, сказав, что у него срочные дела, и обещал вернуться в ближайшее время.