Из круга женского: Стихотворения, эссе

Герцык Аделаида Казимировна

«Иду в вечереющем, вольном мире…»

Иду в вечереющем, вольном мире, Нетленном в веках веков. Такая усталость от дали, шири, От вещих, безбрежных снов. Кругом разметенная степь без граней Раскинулась, вся застыв. И только струится покорность знанья И дум огневой разлив. Вечерние выси святей, смиренней, Бог близко, но так далек. Пускай он дарует мне миг забвенный, Огнем озарит чертог. Так хочется двери, закрытой, тесной, Простых, человечьих слов. На эти врата глубины небесной Набросить земной покров. На миг отдохнуть от молитв пустыни, Забыть голубой свой путь, Стать другом, сестрой, но одной, единой, Стать всем для кого-нибудь. На небе затеплились Божьи свечи, И стало призывно там. Тому,

кто мне встретится в этот вечер, Я душу свою отдам. 1908

ОРИСНИЦА

Мати, моя мати, Пречистая Мати! Смерть тихогласная, Тихоокая смерть! Тяжко, тяжко нынче Твою волю править, Возвещать на ниве О приходе жницы. Ты меня поставила Меж людей разлучницей, Путы, узлы расторгать. Тебе, Мати, людей уготовлять! Ронют они слезы, Нету моей воли, Жалко, жалко, Мати, Их незрячей боли. Две души сплелись, Два огня свились, Туго стянут узел, Крепко руки сжаты, — Кто здесь виноватый? Как разлучить? Как все избыть? О горе! О люто! Мати моя, Мати! Ты подай мне знак, Отмени свой наказ, Отведи этот час. Всколебалось в сердце пламя, Расторгается звено. Божий дом горит огнями, Явь и сон сплелись в одно. Из разорванных здесь нитей Ткутся где-то ризы света. И несет в себе разлука Радость нового обета. Утолилось влагой сердце, Мировое, золотое — Мира два глядят друг в друга, Отдавая, обретая. Друг во друге топят очи, И течет душа струями… Святый Боже! Святый Крепкий! Где Ты — в нас или над нами? Воссияла пред иконой Кротость свечки запрестольной, Развяжу я нить неслышно, Развяжу — не будет больно. 1908

«В облачной выси, в поле небесном…»

В облачной выси, в поле небесном, Горной тропой, Тихо иду я краем отвесным Легкой стопой. Путь мой по звездам лентою млечной Клонится с круч, И нисхожу я — воли предвечной Трепетный луч. Звездные хоры, лилий дыханье Гаснут вдали. Небу навстречу встало алканье Душной земли. Тяжкой угрозой близко темнеет Сумрак лесов. Смутной тревогой на душу веет Тесный покров. Стало далеким близкое чудо. Стелется мгла. Я не забуду, кто я, откуда, Как я пришла. Июнь 1808 Судак

«У крутого поворота…»

К. Д. Бальмонту

У крутого поворота, У обвала-перевала, Ждал меня нежданный кто-то, Встретил тот, кого не знала. Небо жертвой пламенело, Гас закат багряно-желтый. «Проводить меня пришел ты У последнего предела?» — Для меня везде все то же, Нет предела, нет заката, Я не друг и не вожатый, Я — случайный, я — прохожий По полянам сновидений Среди песен и забвений. «Пусть случайный, беспредельный, Но уж раз мы здесь с тобою, Поиграй со мной последней И смертельною игрою. Видишь, гасну, как звезда, я — Солнце скрыться не успеет, Закачусь я, догорая, — Ты же пой со мной, играя, — Песня смертью захмелеет. Оплети меня словами, Опали огнем заветным, Все, что будет между нами, Будет вещим, беспредельным!» У обвала-перевала Сердце вдруг нездешним стало. Закатилось, позабылось Все, чем небо золотилось. Вот иду я в край заторный, Только снится мне, что кто-то, Незакатный, непокорный, Все стоит у поворота. Декабрь 1908 Paris

«Умей затихнуть, когда снегами…»

Умей затихнуть, когда снегами Вдруг заметется твоя стезя. И в белой тайне, как за стенами — Заря ли, ночь ли — узнать нельзя. Когда невнятно, о чем веленье, Гроза иль милость к тебе идет. И только слышно — в тиши мгновений Неотвратимо судьба растет. Не отзывайся на гул вселенной. Родится воля из тьмы слепой. Замкнись душою в тиши священной И, если можешь, молись и пой. Февраль 1909 Zuoz

«Свежесть, утренность весенняя!..»

Свежесть, утренность весенняя! За ночь лес мой побелел. И молитвенно-нетленнее Вся прозрачность Божьих дел. В мглистом облаке вселенная, Сердце тонет в красоте, И свобода дерзновенная Разгорается во мне. Мир

видений и безмерности Я как клад в себе несу. Не боюсь твоей неверности В этом утреннем лесу! Не хочу любви застуженной В мире пленном и скупом, Мое сердце, Как жемчужина, Вновь заснет на дне морском. Оплетут его подводные Голубые нити сна. Только нежному, свободному Надо мною власть одна! Сосны млеют, запрокинуты В сине-бледной вышине, Не останусь я покинутой В этой утренней стране. Я приманка, всем желанная, (Перестанешь обнимать), Станут зори златотканые Хороводы вкруг водить. Разомкну свои оковы я, Струны в сердце задрожат, И вплетутся песни новые В мой причудливый наряд. В каждый миг отчизна тайная Стережет меня вдали. Я недолгая, случайная… Март 1909 Цюрих

«Завершились мои скитания…»

Завершились мои скитания, Не надо дальше идти, Снимаю белые ткани я — Износились они в пути. Надо мной тишина бескрайная Наклоняет утешный лик, Зацветает улыбка тайная, Озаряя грядущий миг… Всю дорогу искала вечное, Опьяняясь духом полян. Я любила так многое встречное И несла в руке талисман. Чрез лесные тропы сквозистые Он довел до этой страны, Чьи-то души, нежные, чистые, За меня возносят мольбы. И не надо больше искания, Только ждать, горя об одном: Где-то ткутся мои одеяния, Облекут меня в них потом. Озаренье святое, безгласное Утолило печаль и страх, И лежу я нагая, ясная На протянутых Им руках. Май 1909 Фрайбург

«Мерцает осень лилово-мглистая…»

Мерцает осень лилово-мглистая И влажно льнет к земле родимой, Горит любовь непобедимо Янтарно-чистая. Осенний ветер шумит просторами, Дрожит прибрежная ракита. Повсюду даль во мгле пробита Людскими взорами. Перед руками, с мольбою вздетыми, Растают призрачные ткани, — И грусть полей, и тьма желаний Зажгутся светами. Вся жизнь земная — богослужение В душе поверившей, осенней. Все безграничней и священней Растет терпение. Октябрь 1909 Канашово

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910–1916 ГОДОВ

«О, этот зал старинный в Канашове!..»

О, этот зал старинный в Канашове! Встает картин забытых рой, И приближается былое Неслышной плавною стопой. Колонны белые. За ними Ряд чинных кресел и столов. В шкафу тома в тисненой коже «Благоговенья» и «Трудов». Рабочий столик, где, склонившись, В атласных, палевых тонах Мечтала бабушка, вздыхая, Об эполетах и усах. Рассказы вел о том, как было, Герой Очаковских времен, И за зелеными столами Играли в безик и бостон. Старинный, красный фортепиано! Какой души сокрыт в нем след? Из перламутра клавиатура Звучит, как эхо прежних лет. Гравюры гордо повествуют О том, как персы сражены. И сам Паскевич Эриванский Взирает гордо со стены. А дальше — в рамах золоченых Красивых предков целый ряд, — За мной хотя и благосклонно, Но недоверчиво следят. Кругом снега. Во всей усадьбе Стоит немая тишина. И в окна мерзлые из парка Струит свой бледный свет луна. И я хожу, полна раздумья, Средь этих лиц, средь этих стен, И чую, что для нас былое — Глубокий, неразрывный плен. Душа окована, как сетью, Наследием минувших лет. И мы живем и умираем, Творя их волю и завет. Быть может, мы — лишь тень былого? Как знать, где правда и где сон?.. Стою тревожно в лунном свете Среди белеющих колонн. Зима 1909–1910 Канашово

«Мы на солнце смотрели с кургана…»

Вере

Мы на солнце смотрели с кургана Из-за сосен, что нас обступили, Как колонны в готическом храме, Как бойцы на священной могиле. Мы смотрели, как солнце скользило За убогие, черные хаты, Расстилая по снежной равнине Все пыланье и славу заката. Мы стояли, внимая призыву Сквозь безмолвие чистой дали И вверяя небесному диву Всю бескрайность земной печали. Было в мире молитвенно-строго, Как в готическом, вечном храме, Мы смотрели и слышали Бога В догорающей глуби над нами. 3 февраля 1910 Канашово