Из моего прошлого 1903-1919 г.г.
Шрифт:
Я убежден, что даже большинство из нас, стоявших близко к Государю, все же не знали Его сложной души и не представляли себе, что именно переживал Он в частые минуты глубокого и скрытого от всех нас раздумья. Конечно, не малую роль играли во внешнем проявлении Его отношения к окружающим событиям и та черта Его характера, которую принято называть оптимизмом. Была ли эта черта присуща его характеру по Его природе, или была она выработана Государем под влиянием Императрицы, я этого не знаю, но следует всегда помнить, что не только в эту пору, но даже гораздо позже, когда события приняли грозный оборот, и война разразилась над всем миром, и даже еще позже, когда мы стали нести грозные поражения, вера в великое будущее России никогда не оставляла Государя
Он верил в то, что Он ведет Poccию к светлому будущему, что все ниспосылаемые судьбою испытания и невзгоды мимолетны и, во всяком случае, преходящи, и что даже, если лично Ему суждено перенести самые большие трудности, то тем ярче и безоблачнее будет царствование Его нежно любимого сына.
Я убежден, что до самой минуты Своего отречения эта веpa не оставляла Его, и тем с большею уверенностью я говорю, что в данную минуту Романовских торжеств Государь спокойно, но вполне сознательно учитывал политические события без всякой тревоги за их развитие и благополучный конец. В этом Его настроении укрепляло Государя и отношение С. Д. Сазонова – всегда ровное, очерчивающее события правдиво, без всяких прикрас, с легким оттенком иронии, всегда нравившейся Государю, и внушавшее уверенность в то, что все обойдется.
После закрытия сессии Государственной Думы мне пришлось отдать много времени и забот делам железнодорожного строительства. Еще до роспуска. Думы, в Петербург приехал синдик корпорации парижских маклеров г. де Варнейль, игравший и ту пору большую роль на бирже и употреблявший свое влияние далеко не всегда на пользу русского кредита, несмотря на постоянное заявление им противного.
В это время, невзирая на мои крупные и резкие разногласия с покойным С. В. Рухловым на почве частного строительства, последнее стало развиваться чрезвычайно быстро. Старые большие Общества добивались и добились, при моем содействии и против настойчивой оппозиции С. В. Рухлова, продления сроков их концессий и разрешения постройки ими новых линий значительного протяжения. Целый ряд мелких новых железнодорожных Обществ образовался за короткое время, благодаря исключительной поддержки Министерства Путей Сообщения, которое думало, по совершенно непонятным для меня основаниям, создать в их лице какой-то противовес старым, большим обществам находившимся, однако, в полной зависимости от государственной власти, и настаивало передо мною о разрешении всех дел об образовании этих обществ в самом спешном порядке.
Соискателями на концессии являлись большею частью люди не только без всяких личных средств, но и без всякого делового имени и без малейшего кредита. Я боролся против этого вредного явления всеми доступными мне способами, доказывал Сергею Васильевичу всю вредность такой системы, при которой соискатели концессии, получивши устав, начинали обегать все Банки н продавать свои концессии, потому что сами не имели никакой возможности осуществить их и таким способом только дискредитировали русское дело и портили наш кредит.
Мои настояния оставались, большею частью, бесплодны. Против меня неизменно выдвигался один и тот же аргумент моего особенного покровительства крупным железнодорожным обществам.
Министра Путей Сообщения неизменно поддерживали все Министры так называемого правого крыла: Щегловитов, Маклаков, Кассо, Сухомлинов; к ним же потом всегда присоединялся и Кривошеин, и мне не оставалось другого выхода, как уступать, потому что делать на каждом шагу разногласия и доводить их до Государя было очевидно бесцельно.
Таким образом, к началу 1913 года, скопилось большое количество выданных концессий; поместить их облигации на внутреннем рынке не было никакой возможности, и в Париже, Лондоне, Берлине и Брюсселе появилась целая стая Аргонавтов новейшей формации – в поисках за помещением на этих рынках новых русских облигаций. Результат явился конечно тот, которого и следовало ожидать. Крупные заграничные Банки, не зная
Предпринимателям не оставалось ничего другого, как обратиться к мелким банкирским фирмам, а те не будучи вовсе заинтересованы в положении русского кредита и нимало не заботясь об интересах своих клиентов или о пертурбации на денежном рынке вообще, – думали только о том, как совершить данную сделку и опустить облигации в публику подешевле, положивши в карман более или менее приличную комиссию.
Концессионеры, также ни мало не думая о том, что ни один уважающей себя русский Министр Финансов не утвердит сделки, явно невыгодной для государственного кредита, привозили в Петербург свои предварительные договоры и совершенно наивно недоумевали каким образом несговорчивый Министр вместо того, чтобы благодарить их за их блестящую финансовую операцию, отвечает им категорическим отказом утвердить результаты их гениальных усилий. Отсюда новая легенда о пристрастии моем к большим железнодорожным компаниям и новые жалобы Министру Путей Сообщения, как защитнику «малых сих», новые неприятные разговоры в Совете Министров и новые попытки повлиять на меня через посредство новой формации ходатаев по делам сомнительного свойства, какими являлись, с некоторого времени, отдельные члены Государственной Думы и даже Государственного Совета, правда немногие.
Как бы мелка ни была отдельная концессия, как ни была явна недопустимость тех финансовых условий, на которых предлагалась реализация акционерного и в особенности облигационного капитала, всегда находились охотники оказывать их покровительство «угнетаемым» мною новым концессионерам. Последствием этих событий естественным образом явилось новое неудовольствие на меня, нежное отношение к Министру Путей Сообщения, как покровителю молодых и слабых концессионеров, и, что всею прискорбнее, – накоплено выданных, но не осуществленных концессий.
Меня уговаривали многие из близких мне людей изменить мое резкое отношение к делу и дать мое утверждение некоторым невыгодным сделкам, переложивши моральную ответственность на Министерство Путей сообщения, но я не мог этого сделать, т. к. действительная ответственность оставалась бы, во всяком случае, на мне, и ее отражение было бы особенно гибельно не столько на непосредственных результатах нового железнодорожного строительства, сколько на общем положении русского государственного кредита.
На эту сторону дела никто в Совете Министров не обращал ни малейшего внимания: одни просто не понимали или не хотели понимать в этом вопросе его сущность, другие, как например Тимашев или Харитонов, прекрасно понимали, но не хотели выступить резко на защиту моей точки зрения, третьи, как Кривошеин, Щегловитов и в особенности Рухлов, имели свою теорию бумажно-денежного обращения и убежденно считали меня вредным охранителем золотого обращения и осторожных выпусков кредитных билетов.
При описываемых условиях приезд в Петербург г. де Вернейля оказался как не могло быть боле кстати. Резкий по внешней форме, своих объяснений, необычайно самоуверенный и придающий себе и своему влиянию на Парижском денежном рынке гораздо большее значение, нежели он имел на самом деле, де Вернейл заявил мне, что Парижский рынок совершенно дезорганизован постоянными появлениями целого ряда русских предпринимателей, которых никто в Париж не знает и которые оббивают, в буквальном смысле слова, пороги, преимущественно, самых мелких банков, предлагая самые фантастические условия, лишь бы заручиться помещением своих облигаций н уверяют направо и налево, что согласие Министра Финансов на эти невероятные условия обеспечено.