Из моего прошлого 1903-1919 г.г.
Шрифт:
Таким образом, вся эта история сваливалась мне на голову, в буквальном смысле слова, как снег, и первое ощущение горечи было от того, что Сазонов, отлично зная, что я более двух месяцев тому назад вышел из строя текущих дел, не потрудился снабдить меня какими-либо подробностями и инструкциями, не ввел меня в курс предыдущих переговоров и просто сдал с рук на руки тому же Свербееву, не запросивши его даже в курсе ли и он этого вопроса и может ли помочь мне в моем неведении.
В этом настроении недоумения я отправился в то же утро к Германскому Канцлеру Бетману-Гольвегу, решившись прямо поставить перед ним ребром весь вопрос и показать, если понадобится, телеграмму Сазонова.
Беседа с ним приняла с первых же слов чрезвычайно ясный и простой характер, крайне облегчивши мне мою задачу.
После
Я просил его ввести меня откровенно в курс вопроса и в особенности объяснить мне каким путем дошло Германское Правительство до недопустимой с нашей точки зрения мысли о поручении своему генералу командования корпусом турецких войск, расположенным в Константинополе.
Говорил ли мне Бетман прямую неправду, или он находил только более выгодным для себя сложить с себя ответственность за неприятную беседу с человеком, к которому у него было доброе чувство, – я не знаю, но весь его разговор носил такой откровенный и правдивый характер, что я, во всяком случае, сохранил о нем самую добрую память, хотя бы за то, что он крайне облегчил мне и мой разговор с неприятным и заносчивым только что назначенным Военным Министром фон-Эйнемом, а через день и с самим Императором.
«Будемте говорить», так начал свою речь фон-Бетман-Гольвег, «как противники, которые питают друг к другу чувство глубокого уважения; у меня к Вам зародилось с прошлогодней встречи это чувство в самой высокой степени, – и постараемся отделить то, против чего у Вас не может быть повода к неудовольствию, от того, в чем я заранее готов признать известную долю основательности Вашей тревоги. Что можете Вы сказать против того, что мы решили заменить одного устаревшего Генерала другим, боле молодым. Срок нашего соглашения с Турциею относительно нашей привилегии иметь нашего инструктора для ее войск кончен. Ни с чьей стороны нам не было заявлено протеста против нашего бесспорно привилегированного положения иметь нашего генерала в качестве инструктора турецкой армии, и кто же может удивляться тому, что мы, состоя в очень дружеских отношениях с Турцией, конечно, постарались закрепить особым соглашением с нею это привилегированное положение. Вы нам в этом не только не препятствовали, но я могу Вам подкрепить моим честным словом, что в Потсдаме, при свидании наших Императоров в мае месяце, этот вопрос был затронут нашим Императором в беседе с Вашим Государем, о чем не только я был поставлен в известность, но я положительно Вас заверяю, что это было тогда, же прекрасно известно Вашему Министру Иностранных Дел.
Сверх того об этом был осведомлен и Ваш посол. Да и как же могло быть иначе. Турция сама не возбуждает вопроса о том, чтобы ей не был нужен европейский инструктор, Англия, конечно, с радостью предложит свои услуги, но едва ли Вы можете согласиться на это, в особенности, когда уже имеется общее согласие на то, чтобы ей было дано чрезвычайно важное преимущество иметь своего адмирала в качестве инструктора Турецкого флота. На французского Генерала в звании инструктора мы не можем согласиться. На Вашего инструктора, не согласится ни Турция, ни Англия – что же остается? Искать какого-либо нейтрального инструктора, в роде Шведского, для персидских войск, – очевидно немыслимо, точно также как не время поднимать щекотливый вопрос об Австрийском или Итальянским инструкторстве. Остается одно: сохранить то, что было, то есть нашего Германского инструктора, к чему привыкли все, и не поднимать нового вопроса, среди далеко еще не улегшихся Балканских страстей, который – верьте моей опытности – может поднять такие осложнения,
Выслушав всю эту длинную аргументацию, я попросил Канцлера ответить мне прежде всего на один вопрос: может ли он заверить также своим словом, что мой Император уже дал, в Потсдаме, Германскому Императору свое согласие не только на продолжение привилегии для Германии иметь своего генерала в Турции, в роли, верховного инструктора, войск, – но и на видоизменение и крайне существенное расширение его полномочий – на поручение этому же Генералу командования вторым Корпусом, расположенным в Константинополе.
Я уточнил даже мой вопрос и просил Канцлера сказать мне: во время свидания Императоров в Потсдаме был ли поставлен пред моим Императором вопрос о таком расширении полномочий данных фон-дер-Гольц-Паше, и сказал ли наш Император, что он согласен и на это, а также, что при последующих сношениях с нами вопрос о командовании Константинопольским корпусом германским Генералом был ли в точности затронут и послужил ли он предметом определенного соглашения?
На поставленный таким образом вопрос Канцлер ответил мне буквально следующими словами, которые я записал, как и, весь мой с ним разговор, тотчас после возвращения от него в Отель «Континенталь», чтобы иметь их ввиду при объяснении с Императором: «Я этого не могу утверждать, так как вопрос о командовании составляет предмет компетенции нашего Военного Министра. Я не вижу, впрочем, почему Вы придаете такое особое значение вопросу командования одним корпусом нашим генералом. И без командования он может иметь очень большое влияние на управление отдельными войсковыми частями, и лично я вовсе не стоял бы за такое добавление, если бы этот вопрос зависел от меня. К сожалению, я не могу энергично вмешаться в этот чисто технический вопрос и прошу Вас доложить его лично Императору, а я постараюсь подготовить Военного Министра и, во всяком случае сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь Вам успешно выполнить то поручение, которое на Вас возложено».
Не стану приводить теперь всех аргументов, которые я считал необходимым привести по этому поводу. Я закончил нашу первую беседу просьбою провести собственную точку зрения Канцлера, склонивши своего Военного Министра отказаться от меры, которую сам Канцлер не считает столь уж для них необходимою и подготовить и Императора к менее резкому отношению к вопросу, сказавши ему при этом без всяких обиняков, что я положительно могу удостоверить его, что наш Император не был предупрежден об этом в Потсдаме, и что ни Военный Министр, ни Министр Иностранных Дел не имели до самого последнего времени никакого понятия о новом соглашении Германии с Турцией, и что мне придется, во всяком случае сказать все это в такой же неприкрашенной форме и лично Императору».
Бетман-Гольвег закончил нашу беседу, сказавши мне, что ему крайне неприятно все возникновение этого вопроса, так как оно может повлиять и на настроение Императора, который так радовался видеть меня и даже не только изменил распределение своего времени, приезжая в среду утром в Потсдам специально, чтобы принять меня, но даже просил Императрицу прибыть из Касселя для того, чтобы принять участие в завтраке, к которому я приглашен.
Прямо от Канцлера я прошел к французскому Послу Жюль Камбону, которого никогда раньше не встречал. Он принял меня немедленно, но сказал, что чувствует себя совсем больным и собирается даже уехать в Париж на небольшой отдых, «так как теперь стало потише и можно немного отойти от нервной атмосферы последнего временя».
Я рассказал ему во всей подробности, все что произошло со мною, и передал дословно весь разговор с Канцлером. Посол, показавшийся мне человеком весьма утомленным и вовсе несклонным резко реагировать на окружающие его явления, сказал мне без всяких оговорок, что все мое сообщение для него совершенно неожиданно, так как ни одно из самых последних сообщений французского посла в Константинополе не давало ни малейшего намека на указанные мною намерения Германского Правительства, которым мы должны противиться всеми доступными нам способами, и что он сегодня же передаст нашу беседу в Париж и уверен в том, что его правительство окажет России всякую поддержку в ее решении не допустить осуществление задуманного плана.