Из развода с любовью
Шрифт:
Отступать было некуда, еще несколько шагов назад и спина упрется в кирпичную стену старого склада. В радиусе километра ни жилых домов, ни случайных прохожих, клуб располагался в промышленной зоне, где раньше стояли цеха мукомольного завода. И на помощь ведь не позовёшь - из-за громкой музыки, доносящейся даже сюда, мои крики попросту никто не услышит!
Тип сделал шаг вперед и пропищал что-то нечленораздельное. Звуки царапающего доску мела звучали ангельской трелью в сравнении с его голосом. Что-то тонкое, противное, больше похожее на ультразвук, чем человеческую речь.
– Так мамочка будет танцевать, - прогнусавило нечто, отдаленно напоминающего человека почти у самого уха.
– Мамочка пришла, кого отшлепать, - вдруг пробасил другой голос из темноты.
Я распахнула глаза и испуганно вжалась в кирпичную вкладку. На своих каблучищах Валера выглядел настоящим исполином, а длинные развивающие волосы и макияж делали его образ по-настоящему демоническим. Свисающее до земли боа напоминало мохнатый хвост и только вышивка портила впечатление, добавляя прямому потомку Тьмы игривых ноток. Но в этой дыре собственный нос было не разглядеть, не то что какую-то там надпись на рубашке.
Серпантин схватил наркошу за шкирку и рявкнул что было сил:
– А ну пошел отсюда, пес!
Вышло очень по Д-артаньяновски. Звонко так, задорно, с огоньком. Впрочем, только я оценила отсылку к любимому фильму, пакостник же в ужасе вытаращил глаза и принялся крестить воздух:
– Изыди, Сатана – и, поняв, что это не работает, заверещал: - Именем моим изгоняю тебя!!!
Наконец Валера разжал пальцы, неделикатно уронив на асфальт придурка, и тот задом попятился в сторону дороги, не сводя с нас взгляда мутных глаз. Начитываемая им молитва звучала даже громче музыки со стороны клуба.
Постепенно мысль о том, что все страшное позади, стала доходить до меня. Сначала до головы, и только потом подключились остальные части тела. Обмякнув, я опустилась на бордюр как случайно забытый мешок картофеля. От пережитого страха все еще покалывало в ладонях и бешено стучало сердце.
– Шубу запачкаешь, - констатировал Валерчик, глядя на меня сверху.
– Плевать, - отозвалась я в ответ.
Тогда он опустился рядом, бережно перекинув золотое боа себе на ногу, чтобы не запачкать такое роскошество. Несколько минут мы молчали, каждому из нас было о чем подумать.
Я первая прервала тишину
– Вы как тут оказались?
– Ты сумочку забыла, - и впрямь, только теперь я увидела в руке музыканта безразмерный шоппер с ключами и кошельком на самом дне, так деликатно названный словом «сумочка». Ага. Почти что ридикюль.
– Спасибо, - я кивнула в сторону сумки, - и за это тоже.
Серпантин ничего не стал говорить в ответ. Молча положил авоську мне на колени и поднялся:
– Ну, я пойду, а то у меня трансляция скоро.
Его статная фигура стала уплывать в сторону неоновой вывески: Белоснежка и семь кактусов.
– Скажите, - боясь передумать, я затараторила: -
– Скучно? Да мне наконец весело! – Он развернулся и внимательно посмотрел на меня, будто раздумывал, стоит ли говорить дальше. И решившись вдруг произнес: - Когда умерла моя жена, то жить не хотелось. Просыпаешься утром, а мысли об одном, скорее бы заснуть и лучше, чтобы навсегда. А все это, - он неопределенно обвел дорогу рукой – по приколу. Новые люди, новые события, яркие цвета.
– Отчего она умерла?
Вопрос звучал бестактно, а ответ не изменил бы ничего, но я почему-то не смогла промолчать. Этот разговор как последняя деталь пазла, та самая, чтобы наконец собрать всю картину воедино. Боль в голосе Серпантина настолько разнилась с образом отвязного рокера, что было не ясно, кто сейчас передо мной. Из-за сизого тумана, нарушаемого редкими всполохами света со стороны клуба, я почти не видела его несуразную размалеванную фигуру, зато прекрасно слышала…человека. Уставшего и сломленного, но все еще живого.
– А отчего сейчас все умирают?
– процедил Валера и добавил: - От рака.
– Мне жаль.
– Мне тоже.
Он вернулся и снова сел на бордюр рядом со мной. Осторожно, будто боясь спугнуть редкую птичку, я опустила голову ему на плечо и зачем-то сказала:
– Я развожусь с мужем.
Вот так. Неожиданно и неуместно, сидя на мокром асфальте возле заброшенного завода я призналась в том, что пугало меня больше всего на свете. Наконец сказала вслух. Не маме, не отцу, не Игнатову и даже не своим детям – а незнакомому музыканту, которого еще недавно ненавидела всей душой.
– Я развожусь, потому что мы перестали любить друг друга, и у нас не хватило смелости это как-то исправить. Мы оба, и он, и я.
Осознание того, что в нашем разводе была и моя вина – неприятно давило сердце. Как не по размеру надетые туфли, сжимало внутренности, так, что стало трудно дышать. Отстранившись от Серпантина, я закрыла ладонями лицо. Плакать, уткнувшись в кожаную рубашку - все равно, что ходить под дождем с вывернутым зонтом. Мокро.
– А что поделаешь, если и правда полюбил другую? Любовь она же, она побеждает все, - музыкант похлопал себя по карманам брюк, в надежде найти сигареты и досадливо хмыкнул. Его вид больше не вызывал во мне раздражения, передо мной сидел обычный уставший человек. И если бы от его действий не зависела моя репутация, мы могли бы даже подружиться.
– Олег угрожает, что заберет детей. У меня нет работы, вернее вся она связана с вами, Валерий Александрович. А исправлять ваши выходки это даже хуже чем не иметь работу вовсе, как только вас не полощут.
– Будешь меня отчитывать? – Зло огрызнулся старый рокер, и тон его голоса сразу перечеркнул мои надежды на мирное решение проблемы. Пытаться сблизиться с Серпантином настолько же глупо, как набить матрац взрывчаткой. Если не шевелиться, то можно спать и даже спина не заболит, но одно случайное движение и весь твой дом снесет взрывной волной к чертям.