Из рода Караевых
Шрифт:
— Ваше дело принять у меня оружие, а не допрашивать!
— Это не допрос, а вопрос! Не хотите отвечать — не надо. Явитесь на регистрацию — там с вами обо всем поговорят. По душам. Приказ особого отдела читали?
— Читал!
— Вплоть до последнего пункта?
— Вплоть до последнего!
— То-то! — грозно сказал матрос и обернулся к подошедшей к его столу странной особе неопределенного пола. На плечах — мужское драповое поношенное пальто, на голове — дамская шляпа с нелепым страусовым пером.
— Вам
Особа вытащила из кармана пальто нож для разрезания книжных страниц — изящную безделушку в виде кривого турецкого ятагана с ручкой из слоновой кости, сказала плаксиво:
— Примите, пожалуйста, товарищ комиссар.
Матрос-особист с изумлением посмотрел на ятаганчик, потом перевел взгляд на его владелицу.
— Что это за штуковина?
— Это — холодное оружие. Я его из Петербурга привезла.
Особист взял ятаганчик, потрогал лезвие пальцем, усмехнулся.
— Мне соседи сказали, лучше, говорят, сдайте, Ада Викентьевна, его им… то-есть вам, а то начнутся повальные обыски… как бы вам жизнью не поплатиться за его сокрытие.
— Возьмите, мамаша, свое холодное оружие, — сказал матрос-особист, возвращая особе ее ятаганчик, — и проверьте его действие на своих соседях-провокаторах. Если хоть одного вам удастся им прирезать, приносите, приму с удовольствием.
Широко улыбнулся, сбросив на мгновение всю свою суровость, и сразу помолодел от этой улыбки.
— Ступайте домой, мамаша, и живите спокойно. Привет и уважение — И уже безулыбливо, коротко и жестко бросил капитану: — А вам советую не забывать про последний пункт приказа особого отдела.
На регистрацию приказано было являться с утра с восьми часов. Капитан надел — как перед боем — чистое белье, а запасную пару, шерстяные носки, бритву, флакон с одеколоном, всякую другую мелочь уложил в австрийский солдатский ранец телячьей кожи — подарок приятеля-офицера. Делал все механически, по военной привычке. Остальные свои вещи упаковал в два чемодана — большой и маленький, ручной, — и оставил квартирной хозяйке.
— Вернусь — заберу, не вернусь — возьмите себе, Евгения Карловна. Пригодится!
У входа в здание гимназии стояли часовые с винтовками, штыки примкнуты.
— На регистрацию?
— Так точно!
— Проходите!
Капитан поднялся по широкой лестнице и оказался в широком коридоре, где на скамьях, стульях и на подоконниках сидели явившиеся на регистрацию раньше его чины белой армии. Кто пришел в штатском пальто, кто в шинели без погон и петлиц — по-разному. Лица явившихся выражали самый откровенный страх.
Капитан сел на свободное место на подоконнике. Он понимал состояние всех этих людей. Что может быть хуже такого ожидания неизвестности! Но он понимал и другое: смел не тот, кто никого и ничего не боится, а тот, кто умеет собой владеть в минуту опасности и ее показывает другим,
В коридоре появился писарь — молодой, в очках, с жидкой, как у годуновского дьячка, бороденкой. Он спросил у всех сидевших в коридоре фамилию, имя, отчество, воинское звание. Все это записал в толстую бухгалтерскую книгу и, записав, объявил неожиданно низким протодьяконовским басом:
— На комиссию в учительскую буду вызывать по фамилиям — так что поперек батьки в пекло лезть не надо!
Объявил и удалился со своим гроссбухом под мышкой.
На стульях, скамейках и подоконниках пошел тихий опасливый разговор.
— Там, в учительской, две двери, налево — в кабинет директора, направо — в комнату классных дам. А из тех комнат есть свои выходы на ту сторону, в другой коридор. А оттуда на двор и на улицу.
— Откуда вам все это известно, подпоручик?
— Моя сестренка училась в этой гимназии… У «них» все продумано до мельчайших деталей.
— Что именно продумано?
— Допустим, вас решено передать в особый отдел — на доследование…
— Почему меня, а не вас?
— Ну, пускай меня, неважно, я — к примеру. Тогда вас или меня… направляют, допустим, налево…
— А направо кого?
— А направо, возможно, тех, про кого и так все ясно!
— А куда лучше, как вы думаете, — налево или направо?
— Пожалуй, налево — хуже. Особый отдел — или понимаете!
— Но я же всего лишь интендантский офицер, что о меня взять! — с другого подоконника откликнулся немолодой грузный усач в серой черкеске.
— Взять с вас нечего, а дать можно!
— Что дать? Что дать?!
Усач пошутил нехорошо:
— Чаю можно дать… со свинцовой конфеткой!
В коридоре снова возник писарь-дьячок, выкрикнул:
— Капитан Караев Сергей Петрович!
— Здесь!
— Идемте!
…За столом, покрытом зеленым сукном, сидела комиссия по регистрации — трое. Тот, кто сидел в центре — в защитного цвета френче с нагрудными оттопыренными карманами, — опустив голову, что-то писал. Слева от него поместился курчавый молодой брюнет с горбоносым лицом нерусского типа, в студенческой куртке с голубыми петлицами, справа — пожилой, хмурый в косоворотке и пиджаке, губы тонкие, недобрые.
Сидевший в центре поднял голову, и на какое-то мгновение капитан Караев оторопел — это был Прохоров. Только сейчас Сергей Петрович заметил, что левая его рука покоится на черной перевязи.
Допрос начал Прохоров.
— Вы капитан Караев Сергей Петрович?
— Так точно!
— Комендант порта?
— Так точно!
— В каких частях белой армии служили до занятия этой должности?
— В первом корниловском полку. Командир роты.
— Ого! — сказал горбоносый в студенческой куртке. — Вы что же, первопоходник?