Из рода Караевых
Шрифт:
— Не за что, Вася!
Они взглянули друг на друга и рассмеялись.
Гудела, сверкала, переливалась огнями весенняя Москва.
ПЯТЬ МОИХ ДВОЙНИКОВ
Я начинаю этот рассказ не с вымысла, а с самого доподлинного факта и прошу читателей поверить мне, что в этой маленькой вступительной истории все правда.
…Первая мировая война началась, когда мне было девять лет. Семья наша жила в Петербурге — нынешнем Ленинграде. Мой отец — военный врач — был призван из запаса в первый же день всеобщей мобилизации, надел форму и уехал на Кавказский фронт. Брат матери, дядя Сережа,
Идею такого коллекционирования внушил мне Николай Матвеевич Турбин, веселый человек, заведовавший редакцией модного петербургского журнала «Дамский мир», мой неродной дядька.
Однажды он заглянул к нам в детскую комнату и спросил меня, что я коллекционирую.
— Марки! — ответил я гордо.
— Ну и дурак! — сказал Николай Матвеевич. — Собирай иллюстрированные журналы: русские, иностранные, всякие. Я тебе помогу.
— А почему не марки?
— Потому что за марки ты не получишь Георгиевский крест, а за журналы получишь.
Я удивился.
Николай Матвеевич сказал:
— Пройдут годы, кончится война, все всё забудут, а ты придешь…
— Куда?
— К Главному Историку и скажешь: «Вот, пожалуйста, Главный Историк, возьмите эти журналы, они вам пригодятся».
— А что скажет Главный Историк?
— А Главный Историк скажет: «Молодец! Ты умный мальчик». И прикажет выдать тебе много денег и Георгиевский крест первой степени!
Деньги меня не интересовали, но получить Георгиевский крест, да еще первой степени, очень хотелось. Движимый этими честолюбивыми мечтами, я и стал собирать для Главного Историка русские и иностранные журналы времен первой мировой войны.
Тот же Николай Матвеевич Турбин подарил мне для моей коллекции какой-то английский журнал большого формата, отпечатанный на роскошной бумаге, с фотографиями и рисунками. Названия его я не помню. И вот, перелистывая английский журнал, я вдруг вскрикнул от удивления: я увидел свой портрет!
Конечно, это был не мой портрет, но тот английский мальчик в костюме фельдмаршала королевских войск, участник лондонского детского бала-маскарада в пользу жертв войны, фотоснимок которого поместили в журнале, был похож на меня как две капли воды. Все домашние были так же, как и я, поражены этим удивительным сходством. Фамилию английского мальчика — своего двойника — я забыл, звали его Ричард.
И вот что мне пришло в голову. А ведь этот Ричард — мой английский двойник, — он, возможно, жив и сейчас. Он оказался молодцом, проявил недюжинную изобретательность, даже геройство и выжил, несмотря на все испытания, свалившиеся на голову нашего поколения! Но если Ричард жив и сходство наше не утратилось с годами, то наша, в конце концов, вполне вероятная встреча с ним доставила бы нам обоим много удовольствия! Фантазируя так, я решил описать свою возможную встречу с моим двойником. Мальчик в костюме фельдмаршала королевских войск впоследствии мог сделать блестящую военную карьеру, но мог
Вот, собственно, и все. Прошу прощения у читателей за это несколько затянувшееся вступление и лирические излияния. Перехожу к самим встречам.
Мы встретились с ним на улице в Москве. Впрочем, мы могли встретиться и в Лондоне. Или на улице любого европейского города. В наше время интенсивного туризма ничего удивительного не будет в такой встрече.
Итак, мы встретились.
— Здорово, однако! — говорит он, оглядывая меня с ног до головы.
— Здорово! — говорю я, оглядывая его с головы до ног.
— Пожалуй, только нос у вас немножко толще моего, — говорит он, продолжая меня рассматривать. — Здесь природа допустила легкое отступление от нормы.
— Типичная английская самоуверенность! — отвечаю я. — Почему норма — это английский нос? Почему не русский?
Он улыбается.
— А почему вы решили, что я англичанин?
— Во-первых, потому, что англичанин всегда и везде англичанин. А во-вторых, потому, что я вас знаю. Вас зовут Ричард. Когда вам было девять лет, вы были фельдмаршалом. Вы неплохо начинали!
Глаза у Ричарда лезут на лоб, лицо вытягивается, и он становится совсем непохожим на меня. Я спешу рассказать ему историю с коллекционированием журналов. Ричард поражен. Мы обмениваемся обязательными в подобных случаях фразами.
— Жизнь — самый изобретательный выдумщик!
— А вот напишешь про такое — не поверят!
Начинается взаимное выяснение биографий.
Оказывается, мой двойник все же стал военным специалистом. Начав в девять лет с фельдмаршала, он к пятидесяти годам обратным ходом дошел до полковника авиации. Он участник воздушной битвы за Англию во время второй мировой войны. Чувствуется, что Ричард был не последним человеком среди храбрых британских авиаторов в те дни. Мы решаем, что надо отметить такую необычайную встречу, и идем в ближайший бар. Раздеваясь в вестибюле, мы опять придирчиво разглядываем друг друга и снова поражаемся таинственной игре природы. Ричард верен традиции: он заказывает себе виски с содовой. Я предпочитаю итальянский белый вермут. Это не мешает нам разговаривать в дружественных тонах.
И вот разговор переходит на самую важную, самую злободневную тему.
— Что вы думаете о мирном сосуществовании? — спрашиваю я.
Ричард хмурится.
— Я солдат. Мое дело выполнять приказы, а не думать. Я не думал о подобных вещах.
— Напрасно, Ричард! — говорю я. — Когда вы отражали атаки «юнкерсов», а я писал фельетоны про Гитлера в газете нашего Брянского фронта, мы оба не только выполняли приказы, но и думали кое о чем!
— Это так!
— Мы дружили в военное время, когда у нас с вами был один общий враг. Зачем же нам ссориться в мирное? И потом, вы понимаете, что война в современных условиях — бессмыслица?
— Авиация у вас сильная! — отвечает Ричард уклончиво. — Русские летчики умеют драться. И авиационная техника у вас высокая. И… ракеты. И вообще…
— Наши силы — в лучшем для вас случае — равны! — говорю я. — Но мы считаем, что можем с вами обо всем договориться, не размахивая бомбой. И жизнь за нас. Земной шар в своем извечном полете ложится на мирный курс. Это видно каждому, кто держит глаза открытыми. Я говорю элементарные вещи, но… попробуйте все же подумать о них!
— Да, пожалуй, надо подумать! — говорит он. — Подумать надо!