Из тупика
Шрифт:
А в Мурманске, при английском консулате, открылся специальный магазин-бар, где легионеры могли тратить фунты. Транспорта с продовольствием англичане еще не разгрузили, в городе и на дороге царил голод. А здесь любые товары в избытке: и сам будешь сыт, и любую ерунду, вроде парижских духов, для своей "баядерки" приобретешь по дешевке. В Славяно-Британский легион шли тогда многие - от паники, от безделья, просто так, а иные - шкурнически...
Каюта на крейсере была тесной; от паровых труб, вмонтированных в переборку, исходил угарный жар. Дали ход, и полковник Сыромятев поднялся на верхнюю палубу. На мачте британского "Суатсхэмптона"
Вот уже и выход в океан. Полковник Сыромятев вытер слезу.
Он и сам не знал - откуда эта слеза? Или от жалости к себе? Или просто напор жестокого ветра выжал ее из глаз?
А русский океан был необозрим и пустынен...
* * *
Капитан Суинтон сбросил с головы наушники.
– Боже мой!
– сказал он.
– Как бы все это не обернулось позором для моей Англии!
– Можно?
– спросил Вальронд, протягивая руку за бланком.
– Читай, - разрешил Суинтон.
Это была нота Советского правительства, адресованная Локкарту, который представлял Англию в России, - протест был выражен ярко и убедительно, становилось ясно, что конфликт на Мурмане разрастается в опасность вооруженной борьбы.
– Это уже вторая, - пояснил Суинтон.
– А три дня назад я перехватил первую ноту. Ленин, конечно, прав: мы слишком самоуверенны... Ты знаешь, Юджин, кому это надо передать?
– Кому?
– На борт "Суатсхэмптона", лорду нашего адмиралтейства.
– А разве?..
– начал Вальронд и вовремя осекся.
К чему лишние вопросы? Стало ясно, что англичане доставили в Мурманск, заодно с войсками, и лорда адмиралтейства. Значит, мичман не ошибся в своих предположениях: стрелы из Мурманска полетят и дальше... до Архангельска, до Вологды!
– Ты не извещай, Юджин, - переживал Суинтон.
– А я знаю, что в Кандалакше мы уже стали расстреливать большевиков. Какое мы имеем право это делать? Неужели нет разума?.. Это так ужасно! Я хотел вернуться в колледж. Меня давно волнует проблема фототелеграфирования на расстоянии. А вместо этого я осужден прозябать в Мурманске...
До лорда британского адмиралтейства флаг-офицера не допустили Вальронд сдал радиограмму наружной вахте, после чего посетил в штабе генерала Звегинцева. "Сейчас решается и моя судьба", - подумал мичман. В штабном кабинете, напротив Звегинцева, сидел лейтенант Басалаго и писал, лица обоих были мрачными. Вальронд доложил о второй ноте Совнаркома к Локкаргу, и лица сразу оживились.
– Это очень хорошо, - заметил Басалаго, - что большевики столь активны. Может, это заставит и генерала Пуля стать активным. Англичане упрямы: они боятся двинуться дальше. Мы должны заставить их сделать второй шаг... До сих пор мы балансировали на туго натянутой струне, готовой вот-вот оборваться. Ныне же, в связи с этой нотой, обстоятельства изменились, и мы ставим перед союзниками вопрос ребром...
– Михаил Герасимович, - воскликнул Звегинцев, - как вы всегда хорошо говорите и занудно пишете! Ну почему бы вам так и не написать, как вы сейчас сказали? Убедительно, весьма!
Вальронд сунул два пальца за тесный воротничок, крепко накрахмаленный, передернул стиснутой шеей.
–
– Обращение к союзникам. На этот раз - угрожающее.
– Вот как? Не забывай пророчества: "Братья писатели, в вашей судьбе что-то лежит роковое..."
– Мы не писатели, - ответил Басалаго.
– А сегодня вот соберем совещание президиума. И поставим решительный вопрос: или союзники пошевелятся, тогда мы с ними заодно, или...
Вальронд заглянул ему через плечо, прочел: "Положение, ставшеесложным после переговоров с Москвой, теперь сделало развязку неизбежно близкой... Последствия ясно вырисовываются..."
– И каковы же эти последствия?
– спросил Вальронд.
– Ах, мичман!
– завздыхал Звегинцев.
– Наступает самый критический момент. Мы объявляем сейчас перед всем цивилизованным миром о разрыве с Москвой - окончательном! Мурман - государство автономное, и пусть союзники защитят это государство всеми своими силами от гнева большевиков.
"Все ясно, - решил Вальронд.
– Пора. Я надеюсь, что меня не расстреляют!" И он еще раз оглядел унылые штабные стены: торчала меж бревен пакля, а в пакле жили клопы.
– Простите, генерал, - вытянулся Вальронд.
– И ты, Мишель, тоже выслушай меня... Вторичная просьба: я бы хотел избавиться от флаг-офицерства. Я ведь был неплохим плутонговым.
– Вот-вот, - перебил его Басалаго.
– Когда пробьет час, ты снова встанешь у орудий.
– Но... когда?
– спросил Вальронд.
– Скоро.
Потом мичман долго соображал: "Расстреляют меня или нет?
Черт возьми, но так ли уж нужно меня расстреливать?.." Он спал всю ночь спокойно. Звонок побудки на крейсере разбудил его. Но только на один момент - Женька Вальронд завернулся в одеяло с головой и снова заснул...
День наступал пасмурный, с неба сыпал сеянец-дождик...
Юрьев вышел на балкон краевого Совета. Вздернул воротник пиджака. Внизу, под ним, задрав головы, стояло человек сорок - пятьдесят (никак не больше). Он кашлянул в рупор, укрепленный на перилах балкона, и кашель его прозвучал над рейдом, где мокли русские суда, наполовину уже разворованные; один лишь крейсер "Аскольд" еще посверкивал издали чечевица-ми дальномеров - непокорный и таящий угрозу.
Юрьев сказал:
– Товарищи! Открываем общегородское собрание... Мурман ожидает от союзников продовольствия, топлива и рыболовные снасти. И вот они прибыли. Но союзники не выгружают их на берег. И они правы, ибо своими нотами Совнарком большевиков предает интересы трудящихся нашего края. Ленин требует от союзников удаления их с Мурмана. Пожалуйста! Союзники согласны уйти хоть сегодня. Но они увезут с собой и продовольствие. Нам угрожают голод и потери промысла. Мы снова стоим перед угрозой германского нашествия... Союзники, - прокричал Юрьев, - должны остаться с нами! Чтобы помочь нам пережить тяжелое время. Чтобы оформить ту армию, которая защитит наши краевые интересы от покушений германо-финской аннексии... Товарищи! призывал Юрьев.
– Довольно жить с московскими няньками! Мы те же сыны родины, что и наше центральное правительство. Наша обязанность - сохранить этот край для лучших времен... Крайсовет, вкупе с Центромуром, постановляет: отвергнуть протесты большевистского Совнаркома и разорвать связь с Москвой!