Из тупика

Пикуль Валентин Саввич

В этот день проворачивали, как и положено по уставу, башни "Аскольда", и орудия как бы случайно вцелились в окна Мурманского крайсовдепа. Крейсер поднял (и уже не спускал - до самого конца) флажный сигнал: "Мы протестуем". Но Юрьев не верил в угрозы орудий. Сегодня ему казалось, что все нерушимо как никогда. Дело сделано. Словно камень свалился с сердца...

И - вдруг:

ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ МУРМАНСКОГО СОВДЕПА ЮРЬЕВ, ПЕРЕШЕДШИЙ НА СТОРОНУ АНГЛО-ФРАНЦУЗСКИХ ИМПЕРИАЛИСТОВ И УЧАСТВУЮЩИЙ ВО ВРАЖДЕБНЫХ ДЕЙСТВИЯХ ПРОТИВ СОВЕТСКОЙ РЕСПУБЛИКИ,

ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ВРАГОМ НАРОДА И СТАНОВИТСЯ ВНЕ ЗАКОНА.

ЛЕНИН.

* * *

За толстым стеклом иллюминатора холодно качалась зеленая зыбь. Ровно и глухо ревели машины. На килевой качке с грохотом хлопали бронированные двери. Англичане оставались верны себе и в Заполярье - бешеные сквозняки пронизывали крейсер насквозь, шторы в коридорах были вытянуты по ветру, словно в ураган.

Сыромятев накинул шинель, выбрался по трапу на верхний дек.

Крейсер напористо разрушал океанскую волну. Позади мелькнул забитый ветрами и штормами огонек "мигалки" Иоканьги; скоро уже войдут в просвистанный шалонниками пролив - Горло Белого моря. Вот оно, это проклятое Горло: здесь кладбище кораблей, и на черных камнях, кверху китовьим пузом, колотится пустая русская подлодка, покинутая командой... Мимо, мимо! Скорость, скорость...

Было холодно, но в Белом море чуть растеплело. Потянуло новым ветром он нес в себе запахи смолы, земли, сена; вдоль Терского берега, принадлежавшего когда-то знаменитой Марфе Борецкой, крейсер рвался на Кандалакшу. Первые деревеньки поморов - кричат петухи, полощут бабы на камнях бельишко...

Сыромятев лежал в каюте, скогорготал зубами.

– Негодяи!
– бросал он в пустоту время от времени.

Но вряд ли ругань его относилась сейчас к Эллену. Чтобы полегчало, полковник надолго приник к фляжке. Пахучий ямайский ром освободил сердце от стыдной боли. Над каютой уже громыхали трапы-сходни, приготовленные к отдаче на берег. Сейчас он поведет десант... "Вешать? Топить? Расстреливать?"

– Ну и сволочь!
– сказал Сыромятев и надвинул папаху. На берегу их ждал британский консул Тикстон.

– Они в столовой, - подсказал он.
– Как раз обедают...

– Бего-о-м... арш!
– скомандовал поручик Маклаков, и, когда колонна тронулась, Сыромятев припустил за нею...

Отряд охраны, подчиненный мурманскому чекисту Комлеву, взяли безоружным во время обеда. Построили, погнали. Сербский разъезд арестовал членов Кандалакшского Совета. Все поезда, идущие к югу, были задержаны, и десант легионеров погрузили в эшелон, который сразу двинулся в сторону Кеми...

Был вечерний час, и жемчужная ночь над морем разливалась далеко-далеко. В зыбком мареве безночья, с высоты Кемского берега, Сыромятев разглядел купола Соловецкой обители, утонувшей за горизонтом. Это теплый воздух поднял над горизонтом отображение древних башен и храмов... Мимо полковника погнали прикладами к стене собора членов Кемского Совета. Казнь совершали легионеры из маньчжуров и сербы, озлобленные на все на свете за то, что из Мурманска их не отпускали на родину...

Выкликнули первого:

– Каменев!
– И тень человека выросла на фоне стены...

Очевидец свидетельствует: "Каменев

мужественно встал на место, достал из кармана часы, посмотрел на время, наверное желая запечатлеть последнюю минуту своего земного существования, и, снявши с головы шляпу, поклонился присутствующим тут же товарищам из Совета и сказал: - Прощайте..."

– Вицуп!
– И качнулась тень второго на фоне белой известки древнего собора...

Очевидец свидетельствует: "Участь была такова же, но с более тяжкими мучениями, так как после первого залпа он еще несколько раз подымался, пока окончательно не был пристрелен".

– Давай третьего, - велел Сыромятев.
– Доктор, а вы проверьте еще раз...

Доктор прощупал пульс Вицупа, расстрелянного трижды.

– Да. Кажется, готов. Можно третьего...

Вицупа оттащили за ноги от стены и положили рядом с Каменевым.

Вызвали третьего:

– Малышев!

Сыромятев сказал:

– О черт! Сколько же ему?

Малышеву было всего девятнадцать лет, и он - заплакал.

Он тоже видел сейчас далеко-далеко - и ширь Белого моря, и жемчужную ночь, и паруса шхуны, мирно уходившей к монахам на Соловки...

Сыромятев резко повернулся и зашагал прочь.

Очевидец свидетельствует: "Малышев, жизнерадостный и горячий защитник трудового народа, закончил свою жизнь со словами на устах:

– Жил я хорошо. Спасибо судьбе! Все для народа, и пусть оно так... И жизнь свою за народ отдаю".

* * *

Вместо Совета в Кеми воссоздали старую городскую думу. Когда один из думцев полез на крышу, чтобы сорвать с нее красный флаг, неожиданно вмешался британский консул Тикстон:

– Эй, на крыше! Что вы там делаете?

– Как что? Сами видите.

– Слезайте оттуда!
– заорал на него Тикстон.
– Это не ваше дело... Красный флаг должен висеть. Совдеп в Мурманске продолжает свою работу. А вам не все ли равно, под какою тряпкой сидеть в думе?..

Сыромятев вернулся к себе в вагон, присел за столик. "Товарищ Спиридонов, - писал он, - сейчас легионерами в Кеми убито трое из местного Совета. Завтра будет расстрелян крановый машинист Соболь. Трупы я передаю населению. Приказа о расстреле чекистов (твоих и комлевских) на руках еще не имею. Разоружив, отпускаю их, вместе с семьями, пешком по шпалам. Если можешь, вышли навстречу им вагоны. Англичане, как видно, еще не решились окончательно рвать с Москвою и флагов здесь ваших не снимают, а Локкарт еще представляет Англию. Если же хочешь повидаться в последний раз, то давай где-нибудь на пустом разъезде встретимся. Со мною еще не кончено.

П-к С.".

В купе к полковнику вошел Торнхилл (тоже полковник) Теперь два полковника - русский и британский.

– Идет эшелон, - сказал Торнхилл обеспокоенно.
– Кажется, это эшелон с частью отряда Спиридонова, и он уже близко, на подходе к Кеми, просит освободить пути... Вы разве не слышите?

Сыромятев прислушался к мощному реву локомотива, бегущего из окраинных тундр к Петрозаводску.

– Полковник, - сказал он Торнхиллу.
– Я не хотел бы сейчас встречаться с этими людьми. Разоружите их своими силами.