Из тупика
Шрифт:
– У меня, - признался, - больше ничего нет.
– А зачем вам ракета?
– спросил его Спиридонов.
– На всякий случай... Извините, но с некоторых пор я все делаю только так: на всякий случай.
Сели и Спиридонов с Лучиным-Чумбаровым.
– Это комиссар нашего фронта, - сказал Спиридонов.
– Прошу любить его и жаловать, как говорится.
В ответ - легкий кивок массивной головы полковника.
– Очень приятно, - сказал Сыромятев без иронии: он был неглупый человек и понимал, что ирония здесь неуместна.
"С чего начать?" - думал каждый из
– Господин полковник, - начал Лучин-Чумбаров, - итак, мы получили от вас предложение такого рода: вы предлагаете нам свои знания опытного кадрового офицера и обращаетесь к Советской власти с просьбой, чтобы она... Как бы это выразиться? Чтобы она на вас не слишком дулась, так, что ли? Впрочем, это безразлично. Мы вас, кажется, правильно поняли?
– Да. Примерно так.
– Минутку!
– вмешался Спиридонов.
– Это ваш полк, господин полковник, сейчас жмет нас на все корки?
– Мой.
– Неплохо нажимаете, - заметил комиссар.
– Мне это легко, - ответил Сыромятев.
– У меня техника, какая вам и не снилась. К газовым атакам я непричастен, но мне совсем нетрудно давить вас... У вас же ничего нет! На последнем совещании у Мейнарда все удивлялись: сколько можно держаться? И в мужестве вам никто не отказывает...
Лучин-Чумбаров раскрыл "верри", заглянул внутрь дула.
– В мужестве мы не отказываем и вам, полковник.
– И, сказав так, он громко защелкнул ракетницу.
– Нам известно, что в Кеми вы участвовали в расстреле трех наших партийных работников. И вот вы сидите перед нами... безоружный. Мало того, даже предлагаете нам свои услуги. Чем это объяснить? Ведь не мы вас гоним, - это вы нас гоните!
Сыромятев грузно встал. Половицы трещали под тяжестью его плотного тела. Остановился возле оконца, затянутого лесными пауками, и разом вдруг сорвал паутину.
– Вот так, - сказал, вытирая руку о полу мундира.
– Вы отступаете... Трудно вам, верю. Хотите услышать мой разумный совет? Вы отступайте сейчас и дальше. Чтобы не тратить напрасно сил. Вы будете отступать, я это знаю. У вас плохо - здесь. Но есть еще Юденич, еще силен Колчак, еще Деникин на юге, - там вы отступаете тоже...
– Вот нам и непонятно, - вставил комиссар, - почему же вы, наступающий, вдруг приходите к нам, к отступающим?
Легкая улыбка тронула темные, словно старинная медь, губы полковника.
– Помимо чисто стратегических соображений, комиссар, у меня существуют и моральные принципы. Эти принципы преобладают над соображениями стратегическими. Точно так же, как и вы, большевики, иногда терпя поражение в стратегии, одерживаете победу на моральном фронте... Вы поняли меня, надеюсь?
Они его очень хорошо поняли.
– Вы здесь один?
– спросил Спиридонов.
Сыромятев запустил руку в карман английского френча:
– Мой денщик с лошадьми неподалеку. Я один... На всякий случай!.. Ах! Опять это проклятое "на всякий случай". Вот.
– И полковник вынул из кармана пропуск на "право вхождения".
– С этой бумажкой, великодушно прошу прощения, вы меня можете пленить, но, пардон, прошу более не ставить в вертикальной плоскости... Я, как видите, человек предусмотрительный!
–
– Не будем мы вас пленить, не будем стрелять у стенки. Мы ведь не звери, а люди и понимаем ваши добрые намерения. Товарищ Спиридонов говорил мне о вас. Не однажды! Вы совсем неплохо начали у нас службу...
– Ого! Мне помогли ее отлично у вас закончить.
– Тоже знаем... Что же касается ваших стратегических соображений, то о них мы сейчас говорить не станем. Вы наступаете - мы отступаем; тут стратегия детская: бьют - так беги...
Сыромятев поднял руку, требуя внимания.
– Еще месяц-два, - заговорил он поспешно, - и вы пойдете вперед - до самого океана! А я, ваш покорный слуга, побегу от вас по шпалам... Куда? Миллер в Архангельске, Скобельцын с Ермолаевым тоже сидят на бережку моря: они уже на пристани. А вот мы, грешные солдатики, в густом лесу... Океан не по нам! Один путь - через лес, к Маннергейму, да еще неясно, как он нас примет. Вас-то мы бьем - ему это нравится, но, между прочим, и его егерям от нас перепадает...
Спиридонов, не дослушав, стиснул челюсти, опустил голову, чтобы скрыть глаза. Он всегда верил в дорогу на океан, но было сейчас так отрадно, так сладко узнать от врага, что эта дорога скоро откроется перед ним и его бойцами.
На океан! (Верить ли?)
Комиссар фронта заговорил:
– Относительно же ваших моральных принципов...
Но тут Сыромятев снова вздернул руку, прерывая комиссара.
– Чего вы от меня хотите?
– спросил грубовато.
– Чтобы я покаянно бил себя кулаком в грудь и плакал: ах, простите... Увольте меня от этого. Лучше уж тогда расстреляйте сразу.
– И он мелко порвал пропуск на "право вхождения".
– Вот так, - сказал, - так у вас руки развязаны. А мне не хотелось бы вспоминать о многом. Вам это будет тоже не совсем приятно...
И вдруг заговорил - с жаром, напористо:
– Единственное, что я могу привести в свое оправдание, так это то, что я на стороне белых воевал не слишком-то энергично. Умею воевать и покрепче! И пришел к вам искренне, а ушел от вас вынужденно...
– Совсем неожиданно Сыромятев расстегнул френч и похлопал себя по животу.
– Видите?
– спросил.
– Видите, какое пузо я наел, с вами воюя? Спиридонов с комиссаром невольно расхохотались.
– Ну ладно, - поднялся Лучин-Чумбаров, - нам нужно обсудить ваше предложение... Подождете, полковник?
Сыромятев шарил по пуговицам, застегивая френч.
– Долго ждал. Подожду и сейчас.
Иван Дмитриевич с комиссаром вышли из делянки, присели на рассыпанных бревнах, сшибали с себя муравьев.
– Что скажешь, комиссар?
– спросил Спиридонов.
Лучин-Чумбаров долго не думал.
– Понимаешь...
– начал он и вдруг остановился.
– Черт! А мы его там одного с ракетницей оставили.
– Плевать. Если уж явился, то не удерет.
– Так вот, понимаешь, Митрич, в этом белом полковнике есть что-то подкупающее. И даже как он честно показал нам свое пузо, отращенное на британских харчах, - даже этим он мне как-то понравился... Мне кажется, что он не врет.