Из тупика
Шрифт:
– Я могу и другое!.. Я ворвусь со своим полком в Архангельск, и силою оружия мы заставим вас остаться с нами до конца...
А на фронте, в расположении позиций Дайеровского батальона, было тихо. Высоко вскинулись жирные травы, и в покосах бойко стрекотали кузнечики... Здесь лейтенанта Уилки встречали.
Русские офицеры, знающие русский язык.
И английские офицеры, знающие русский язык.
Это была боевая компания, скрепленная кровью и опасностью.
– Как настроение в батальоне?
– спросил Уилки для начала.
–
– Так и должно быть в славном Дайеровском батальоне...
Поздний вечер. Из-за леса приходит ночь, очаровательная, как и минувший день. Хорошо дышится. С пастьбы возвращается стадо коров, бренча колокольчиками. Вкусно пахнет парным молоком, что звонко брызжет сейчас в пустые цинковые ведра... Уилки чувствовал себя превосходно, пребывание в русской деревне напомнило ему детство, проведенное на ферме у дедушки.
На столе - бутылки; под лавками - ящики с гранатами.
– Я не буду пить, - отказался Уилки.
– Сегодня это ни к чему. Впереди нас ждет ночь, полная волшебного очарования...
Офицеры же были настроены не так романтично: они как следует налакались и улеглись спать. А лейтенант Уилки побывал в окопах, куда лезла синяя гоноболь. И давилась под каблуками сочная морошка... До чего же тихо на фронте, даже не верится. Да, можно быть абсолютно спокойным, если позицию держит героический Дайеровский батальон...
Он спустился к реке, разулся и сел на берегу. В таинственных кустарниках, где что-то загадочно белело, кричала зловещая одинокая птица. Уилки долго пытался угадать - что же это за птица? И никак не мог. в Англии таких не было, - птица русская, а он, лейтенант Уилки, находится в России, и течет перед ним в русское море русская же речка. И плещется в камышовых заводях русская гульливая рыба.
Птица вскрикивала в ночи - резко и пронзительно, словно в загадочных кустах тупою пилой разрезали сырую доску... Когда Уилки вернулся в избу, то как-то не сразу все сообразил.
Лежали перед ним офицеры...
Шесть офицеров русских, знающих английский язык.
И четыре офицера британских, знающих русский язык.
Все они лежали спокойно, будто спали.
А рядом с, ними - отдельно - лежали их головы.
До чего же тихо на фронте, даже не верится...
– Монк! Бэрд! Харди! Хьюгги!
– звал он.
Тронул одну голову, и она покатилась...
– Вот он!
– заорали в дверях.
Выросла тень человека, провела вдоль избы очередью.
Добротная русская печь (еще теплая) спасла Уилки. Рукою, сбивая со стола пустые бутылки, нащупал гранату. И стоял, весь сжавшись. Пальцем проверил - здесь ли запал? Слава всевышнему, граната была с запалом. Вырвал чеку, как вырывают из тела занозу, и со стоном швырнул бомбу в двери...
Уилки был единственным, кто остался цел...
Восстание! Восстание! Восстание!
Помните, люди, Дайеровский батальон.
С треском обрушилась тишина на фронте, когда батальон пошел на прорыв. Через фронт.
– Мы не суки!
– кричали солдаты.
– Жрите сами вашу тушенку!
Через село Троицы, дрямо на Топсу, расстреливая все живое, рванулся через фронт Дайеровский батальон. И забыт в избе штаба флаг с мечом, увитым лавровыми венками. Снова вспыхнули на каскетках, заранее припрятанные, звездочки Красной Армии.
– Вперед!
– звали их комиссары...
Двенадцать пулеметов и британские "пом-помы", ухающие в ночи, словно филины, работали вдоль полотна дороги. Отборные солдаты, молодцы, - разве их остановишь? Железная грудь батальона разрывала, как бумагу, все укрепления, неслась вперед, только вперед... к своим!
Через полосу огня, надо рвами блокгаузов, мимо бронепоездов.
– Вперед!..
Уилки вернулся в Архангельск; настроение высшего командования было здесь подавленным. И наоборот, восстание Дайеровского батальона высоко подняло настроение в британских войсках. Всегда было очень "далеко до Типерерри", но теперь сразу Типерерри приблизилось к каждому.
Уилки места себе не находил:
– Скорее! Скорее сюда Роулиссона из метрополии!
Когда его спрашивали потом, как все это было, он отвечал:
– Ну что вы спрашиваете? Это был... кошмар. Фронта у нас уже нет. Дайеровцы проделали в нем такую дыру, что большевики сразу воткнули туда свой кулак и нам его показывают.
– Показывают, но... чего же не бьют?
– Они слишком сейчас заняты. Колчаком и угрозой Юденича. К тому же пал Царицын, этот русский Верден, и большевики за него будут драться. Но кулак уже здесь - мы его нюхаем...
Из метрополии сообщили, что генерал Роулиссон выезжает. Спешно!
– И очень хорошо, - сказал Уилки, сразу успокоившись. Кто же такой этот генерал Роулиссон? Знать об этом пока не обязательно даже английским солдатам.
Одно можно сказать: генерал Айронсайд и в подметки не годился генералу Роулиссону.
Роулиссон был молодчага! Парень что надо!
Кстати, этот парень был лордом...
* * *
Капитан Дайер, как жаль, что ваша могила не сохранилась на архангельском кладбище!
Ее не мешало бы оставить.
Для истории!
Очерк третий.
Мой океан
Дорога шестая
Онега и Поморье - самые чистые бриллианты в короне русского севера. И тянется древний тракт - мимо рек, что беснуются в порогах, то затихая в лесной тиши, то взрываясь бурными падунами; мимо деревень, усопших вековым сном в комариных дебрях: мимо лебединых ставков озер и синеватых зыбей трясин.
Прямо в море срываются сваи рыбацких амбаров, бьется ветер в окна поморских изб, пружиня белые занавески. Придавлены камнем на глубине рыбацкие мережи, а там спешит по дну жирная минога, рвется пучеглазый окунь в сетях, бьет хвостом на отливе красноватая семга. А ленивая волна нет-нет да и выплеснет на берег драгоценный янтарь "морского ладана"...