Из тупика
Шрифт:
– Ну же, солдат! Давай, давай...
Уже потянуло беломорским шалоником от Соловков, солью и рыбой задышали солдатские ноздри.
Падали, падали, падали... на марше, на марше, на марше.
Тут из лесу вышли к ним красные партизаны и, ничего не спрашивая, примкнули к восставшим. Пошли рядом.
– Товарищи!
– голос из головы колонны.
– Море!..
Щетинин упал и снова встал.
– Сережка, - сказал Подлясову, - у тебя часы... глянь!
– Сутки, - прохрипел тот, - сутки, как вышли из Чекуева...
За одни только сутки -
С ходу, не задерживаясь, взяли лесопильный завод британской компании. Тихий мир провинции разбудили выстрелы. Вдоль Соборного проспекта шагали белые солдаты с красным знаменем. Из буфета городской читальни, попивая пиво, на них обалдело глядел английский комендант города...
Здесь они захватили трофеи:
6 орудий, 110 пулеметов, 8 самолетов, 3 парохода, 15000 винтовок и 6000000 патронов, - все это они отдавали в дар Красной Армии как искупление...
Пройденные версты остались за спиной, и солдаты уже спали - там, где застал их сон...
Разбросав черные пятки посреди дороги, уснул Подлясов.
Щетинин нашел в себе силы добраться до телеграфа.
– Кто из красных против Онеги?
– спросил он.
– Товарищ Уборевич, - подсказал телеграфист.
Голова падала на грудь, Щетинин диктовал шепотом:
– ...мы, восставшие солдаты белого полка... Мы клянемся, что вместе с вами доведем до конца начатое дело... Да здравствует социализм... да здрав...
– Кто подписал?
– спросил телеграфист.
Щетинин не ответил: он спал, лежа грудью на конторке.
* * *
Когда-то генерал Скобелев говорил своим солдатам-рыцарям в белых рубахах:
– Запомните: тридцать верст - только приятно, шестьдесят - уже неприятно, девяносто - это тяжело, а сто двадцать - крайность!
Они прошли сто двадцать пять верст, - это была крайность, вызванная революцией...
Теперь армия Миллера, после захвата красными войсками Онеги, теряла сухопутную связь с Мурманом.
Шестая армия - через Онегу - открыла новый фронт.
Фронт, открывающий Архангельск!
...Онега и Поморье - места прекрасные.
Глава первая
Павел Безменов прибыл в Мурманск - и не узнал города: все загажено, разворовано, захаркано.
Мурманск и раньше не блистал чистотой: кочевая жизнь по вагонам и "чайным домикам", неуютная житуха на чемоданах и лавках... Но то, что Безменов увидел сейчас, ошеломило парня.
Особенно поразила его какая-то апатия в людях: опущенные руки, хмурые взгляды, неряшливый, запьянцовский вид; многие шли на работу с похмелюги и тут же, натощак, уже распивали шкалики. В порту было пустынно, зашлакованные причалы разрушились. Дымили еще в отдалении русские корабли, но вооружение с них было снято, лишь эсминец "Лейтенант Юрасовский" грозил рассвету сверкающей артиллерией. По заржавленным путям и скособоченным стрелкам, визжавшим на перестыках, ползал одинокий маневровый, безжалостно расталкивая шатучие вагоны.
Над Мурманском витала тень полковника Дилакторского, одно имя которого леденило кровь в жилах
– Стой!
– вдруг окликнули Безменова.
– Кажи бумагу. Большевика обступил патруль из "крестиков", возглавляемый сербским офицером. Павел спокойно показал свои петрозаводские документы: бывший член Совжелдора, бывший прораб и прочее...
– А как же ты здесь оказался?
– удивились солдаты.
– Бежал... Жрать захочешь, так убежишь.
– Ну-ну, - ответили "крестики" со смехом.
– Здесь подкормишься, потом и дале бежать можно... до самого Парижу!
Документы вернули. Маневровый паровозик, двигая на бегу горячими локтями, катился с горки на станцию. Безменов в расстегнутом пальто, прихлопнув на голове кепчонку, пробежал несколько шагов рядом с локомотивом. Ухватился за скользкий поручень, рывком поднялся в будку машиниста.
– Семьсот сорок девятый?
– сказал.
– Здорово, Песошников!
Песошников посмотрел на него спокойно.
– Когда?
– спросил деловито.
– С ночным. Я так и думал, что ты на старом своем номере...
Щелкали под ногами пластины металла, ерзал под потолком пузатый чайник с отбитым носиком. Песошников, бросая взгляды в смотровое окошко, рассказывал. Он говорил сейчас о том, что Безменов, пожалуй, знал и без него (в Петрозаводске многое знали). Говорил, что без руководства большевиков ничего не выйдет, хоть в лепешку разбейся. Работу надобно начинать с самого начала. Скажи "а", потом "б"...
– Все начинать здесь с восемнадцатого года, чтобы, дай бог, в двадцатом году разобраться... А у тебя "липа"?
– спросил.
– Нет. Я без "липы". Как бежавший.
– Ну, это и лучше. Меньше врать придется...
– Вечером еще потолкуем, - сказал Безменов и спустился на подножку мчащегося паровоза.
– Не сбавляй пар, - сказал на прощание.
– я и так спрыгну...
Маневровый ушел на Колу, а Безменов направился... прямо к Каратыгину (рискованный этот шаг был заранее обдуман со Спиридоновым, еще в Петрозаводске). Бывший контрагент занимал теперь избу, в которой жил когда-то лейтенант Басалаго. Неподалеку колыхался флаг британского консульства, одичало глядели на фиорд окошки покинутой французской миссии.
– Не прогоните, господин Каратыгин?
– сказал Безменов, входя...
Каратыгин, еще неглиже, брился возле зеркала. Намывала ему гостей дымчатая беременная кошка. Через открытую дверь виднелась воздушная постель; под атласным одеялом, вся в кружевах и бумажных папильотках, валялась в ней зевающая мадам Каратыгина, просматривая свежую газету.
Бритва опустилась в руке Каратыгина, и он даже отступил:
– Что за привидение? Ты?.. Откуда ты свалился?
– Прямо от большевиков. А что? Напугал?