Из тупика
Шрифт:
– Абсолютно так, - подтвердил Иванов-6.
– А теперь расскажите нам, что будет далее?
Найденов подмедлил с ответом.
– Далее... Далее будет суд.
Иванов-6 встал - толстый, рыхлый, неуклюжий, словно чурбан. Его бульдожье лицо вдруг сморщилось как печеное яблоко.
– А вот суда, - сказал он, хихикнув, - суда-то и не будет!
– Помилуйте!
– возмутился Быстроковский.
– Для чего же тогда была проделана вся эта громоздкая работа?
– Не знаю... Но суда, заверяю вас, господа, не будет. Во всяком
– Почему?
– спросил Найденов невозмутимо.
– Потому что здесь не Кронштадт! Потому что здесь, во Франции, стране республиканской, существует свобода печати!
Потому что я не желаю пораженческой окраски моих матросов! Потому что я не позволю пачкать честное русское имя...
Найденов подумал и улыбнулся:
– Что ж, по-своему, вы правы... Поддерживаю!
Связавшись с Парижем, командир крейсера нашел поддержку и у графа Игнатьева, и у каперанга Дмитриева. Было сообща решено: неблагонадежных матросов - по усмотрению самого командира - списать подальше от корабля: в окопы!
И вот перед Ивановым-6 лежит список - шестьдесят девять моряцких душ. Выбирай любого. Их надо вырвать с мясом и кровью из брони крейсера и пересадить в унавоженную войною землю. Рано утром Быстроковский по мятому лицу каперанга понял, что командир мучился всю ночь, занимаясь строгим отбором.
– И сколько же мы списываем?
– спросил он.
– Никого не списываем. Двадцать девять человек я наметил было, но по зрелому размышлению... Никого не списываем!
– Почему?
– удивился Быстроковский.
И получил честный ответ честного человека:
– Жалко...
Быстроковский был крут:
– Одного типа вы мне все-таки подарите, пожалуйста!
– Кого?
– Есть такой... Александр Перстнев! Я уже обещал ему при всех, что он сгниет в окопах.
– Ну... возьмите, - сказал Иванов-6 вздыхая и переправил писарям для приказа имя только одного человека.
Шурка Перстнев подлежал списанию в дивизию латышских стрелков - в окопы под Ригой, куда ссылали всех матросов "политически неблагонадежных"...
– А вы собираетесь обратно в Россию?
– спросил Иванов-6 у следователя Найденова.
– Ах, какой вы счастливец!
– Нет, - отвечал ему Найденов пасмурно.
– Меня граф Игнатьев срочно просит прибыть в Марсель.
– А что там случилось?
– В корпусе Особого назначения бунт: солдаты убили подполковника Маврикия Краузе{4}.
* * *
На прощание Шурка Перстнев сказал - загадочно:
– Я вся под Ригу сейчас укачу, а вы не думайте, что здесь ничего не осталось. Я-то, может, еще и выживу. А вам бабушка надвое сказала. Тут такие домовые живут, под броняжкой, что проснетесь когда-нибудь на том свете...
Впрочем, Рига ему только во сне показалась. Путь туда слишком долог.
Генерал Марушевский был возмущен:
– У нас не погребная яма, чтобы сваливать сюда нечистоты. При формировании корпуса в России людей отбирали словно жемчуг. А теперь всю мерзость на нас спихивают. Хорошо!
– решил Марушевский.
– Отправьте этого матроса в самое опасное место, а именно - в команду штабс-капитана Виктора Небольсина.
...Самое опасное место - Мурмелон-ле-Гран - зацветает пышными маками, в которых лежат зловонные трупы и звонко стрекочут кузнечики.
Шурка добрался до позиций, присел в окопе. Невдалеке от него пожилой солдат долго целился, выстрелил: трах!
– Эй, дядя!
– позвал его Шурка.
Но солдат взял гвоздь и камнем стал засобачивать его в приклад своей винтовки. Только сейчас Шурка заметил, что из приклада уже торчат восемь шляпок. И теперь, сгибаясь под ударами камня, с треском влезает в приклад девятый.
– Это ты к чему, дядя?
– спросил Шурка, невольно заробев. Солдат поднял лицо - цвета земли; глаз вроде и не было.
– А к тому, что вот, когда десятку фрицев нащелкаю, тогда меня на день до Марселя пустят... И напьюсь я там, как свинья! Не мешай на выпивку хлопотать...
В офицерской землянке сидел за бамбуковым столиком штабс-капитан Небольсин и говорил угрюмому фельдфебелю:
– Не надо, Иван Василич, не надо. Она вернется...
– Да вернется ли?
– спрашивал тот очумело и дико.
Над головой офицера нависал пехотный перископ, и Небольсин время от времени бросал взгляд в окуляр, приглядываясь к тому, что творилось на немецкой стороне. Лицо штабс-капитана, худое и усталое, невольно располагало к доверию.
– С "Аскольда"?
– удивился Небольсин, прочитывая бумаги.
– Так-так. Бывал я там, на вашем пароходе. Эсер? Большевик?
– Мы, - ответил Перстнев, - анархистами будем.
– О-о!
– И посмотрел на матроса уже с интересом.
– Анархизм вещь рискованная и требует высокого интеллекта. Что читал?
– Да я... так. Мы не читали. Мы разговаривали.
– Я признаю и такой метод - мышление в разговоре. Кстати, в анархизме - конечно не в обывательском, а классическом!
– очень любопытно отношение к элементу сознания масс... Вы как к этому относитесь, уважаемый?
Шурка Перстнев хлопал глазами:
– Как отношусь? Хорошо отношусь... Мы не читали!
– А я вот читал. И князя Кропоткина, и над Прудоном сидел, и Штирнера проглотил. Ну и, конечно, Бакунина... Однако, как видишь, анархистом не стал...
– Подумал немного, поскреб небритый подбородок красивой грязной рукой и сказал: - Думается, что ты тоже не анархист, а просто... дурак!