Об иронии говорить также остережемся. Если она у Стратановского и наличествует, то как способ преодоления иронии же. Как способ защиты сюжетов и тем, о которых принято говорить с иронией. Очень ответственное эстетическое кредо Стратановского сводится к желанию обнаружить неведомое в пошлом, истинное в банальном, к попытке раскрыть ходульное выражение как лирическое. Это своего рода «остранение остранения»: на мгновение показав привычную вещь с необычной стороны, поэт все же доказывает, что и в демонстрации примелькавшегося фасада остается свой немалый смысл. Вот характерный, венчающий книгу «Граффити» (2011) пример:
Дерево на косогоре,Дерево в нитях дождя,В неводе солнечномлистьев шумящее море.Вот оно – дерево Жизни.
Повторим: Стратановский
совсем не Антитютчев, как может показаться. Наоборот, если говорить об основной, лирической, ипостаси автора «Этих бедных селений…», то Стратановский его прямой единочувственник – и по отношению к месту пребывания на земле, и по отношению к апофатическому способу воспевания ее величия: Но может, сила есть в бессильиВ косноязычьи – Божья речьЖивое золото РоссииУдастся все же уберечь(«Ты говоришь, что пьян и болен…», 1980)
Конечной точки опять же нет, и в дальнейшем своем развитии лирическим жанром, стишками, в строфы-гробы заколоченными, Стратановский пренебрег. Зачем они ему после «Уединенного», после «Опавших листьев»? Розанов – вот кто для него поэт метафизики сладкой, поденной, ее выдумщик и образец. Известны розановские пряные озарения давно – сегодня и обмусолены, – но у Сергея Стратановского «Апокалипсис мимолетный» – получился.
Верим: и он не конец. Есть у него «млечной надежды слова», их немного и связь между ними – через пробелы: «Родина… почва… родник» («Я готов / этот город покинуть…», 1981).
Потому и «Розанов закоулок» венчается просветом:
Закоулок заветный,снытью заросший, крапивойС церковью квёлойи голой поповной у банькиА за банькой – луга, облака…
Можно писать «стихи не о любви», можно и «стихами» их не называть, просто – «текстами». Можно и о самих рифмах вспоминать лишь от случая к случаю. Потому что – нет закона. Закона нет. Сплошь Поправки. Заступы за пограничную черту. Как и жизнь – слабым не по плечу.
Из книги «Стихи» (1993) с добавлениями
Тыква
Тысячеустая, пустаяТыква катится, глотаяЛюдские толпы день за днём.И в ничтожестве своёмТебя, о тыква, я пою,Но съешь ты голову мою.1968–1972
«Что же ты, головотелый…»
Что же ты, головотелый,Легкий сахар не грызешь,А на стеночке, на белой,Всё отшельником живешь?Что же ты, головопузый,Всё скучаешь и молчишь?Разве только с пьяной МузойВ серой щели переспишь.Ты ее, как муху, ловишь,Паутинясь целый век.Тёмнотелыш, тёмнолобыш,Насекомый человек.1968
«Страшнее нет – всю жизнь прожить…»
Страшнее нет – всю жизнь прожитьИ на ее краю,Как резкий свет, вдруг ощутитьПосредственность свою.Как будто ты не жил,Соль мира не глотал,И не любил, и не дружил,А только дни терял.Как будто ты существовалВ полсердца, в пол-лица,Ни бед, ни радостей не зналВсем телом, до конца.И вот – поверь глазам:Как соль, стоит стена…Ты был не тот, не сам,И словно соль – вина.1968–1972
Холера
1
Полудух,
полудевка – холераРтом огромного размераЕст немытые овощиИ человеко-траву.И бессильны руки помощи,Если рядом, наяву,Блуждает эта дева,Неся зерно пустыни,Чашу огненного гневаИ невымытые дыни.В час, когда за чашкой водки,В разговоре о холере,Тратя мысли, тратя глотки,Ищем легкого экстаза,Неужели в наши двериСветлоокая зараза,Крадучись, войдет?Лето 1970
2
Она – Эриния, она – богиня мести,И крови пролитой сестра.И она в курортном местеПоявилась неспроста.А мы – курортники, мы – жалкие желудки,Населяя санаторий,И жуя как мякиш сутки,Ждем таинственных историй.Мы здесь избавлены от узРаботы скудной и немилой.Нам дал путевки профсоюз,Чтоб запаслись телесной силойИ, бодрый разум обретя,Существовали б как дитя.О, южное море и горы —Пейзажи как на открытке,И красавиц местных взоры,И прохладные напиткиВ час жары, а в час прохладыВ садах работают эстрады,А ещё по вечерамЗакат работает пурпурныйИ корабль литературныйПо морским плывет волнам.И мы – курортная земля,Руководимы чувством меры,Но аллегория холерыСошла на берег с корабляИ свои дурные овощиНа базаре продала,И раздался крик о помощи,Крик «Спасите! Жизнь прошла».Смятенье. Все уносят ногиНа север. К здоровым местам.И аллегория тревогиБежит за ними по пятам.А в санатории – скандал:Боимся моря, пляжа, пищи…О, кто Эринию позвал?И месть за что? Мы сердцем нищи.Мы скромно жили. Мы служилиИ боль напитками глушили,И Эрос нас не посещал.Лето 1970
«На улицах летнего света…»
На улицах летнего светаПить воду и яблочный сок,Шататься без толку, шататься,Забыться, не слышать стараться,Как дышит развязанный где-тоСмертей и рождений мешок.Как страшен бывает ребенокДля жалких, никчемных отцов,Так время сквозь боль и спросонокПугает – и прячешь лицо.На улицах сорного летаЭкскурсии, игры детей,И боль от животного светаГрядущей любви и смертей.1970
«Мешает зависть дышать и жить…»
Мешает зависть дышать и жить,Рассыпаясь злобой мелкой,И земля безумной белкойПод ногами мельтешит.Каждой ночью – скука сердца,Боль от разных неудач,Нерожденного младенцаПод землею – тихий плач.Право, трудно – не безделкаСтать счастливым, жить как всеИ забыть, как бьется белкаВ сумасшедшем живом колесе.Весна 1972