Избранная демоном

Хант Диана

– О той, на которой расположены семь тсарств, семь Джаров, - ответила я.
– Меня ищут. Помоги.

– Я помогу тебе, чем смогу, розовая красавица, - ответили мне, и в голосе человека зазвучали стальные нотки.
– Если двое предложат за тебя одинаковую цену, я позабочусь, чтобы тебя купил тот газдэ, кто будет добрее. На этом все, пери.

– Но мои родные, - прошептала я.
– Они заплатят столько, что ты… ты не можешь представить.

– Могу, пери, - ответил человек.
– Так же, как могу представить, сколько времени и денег уйдет на то, добраться

до этой твоей Вершины мира. Я не говорю об опасностях, подстерегающих на пути. И не факт, что тебя там ждут.

– Ты не понимаешь, - запротестовала я.
– Я принцесса.

– Будь ты хоть тсари, в рабстве все равны, - отрезал человек.
– Ты - моя собственность, не забывай свое место. Ты могла быть кем угодно в прошлом, но сейчас ты всего лишь рабыня, имущество газдэ Мулея. Я выделяю тебя из пленных и запретил своим людям трогать тебя, и даже сам поил водой и бульоном, пока ты была в бреду. Но это потому, что я получу за тебя большие деньги.

– Ты не можешь продать меня, - ошарашенно проговорила я.
– Я не рабыня. Я свободна.

– Ты была свободна до того, как попала в рабство, - терпеливо поправил меня человек, пожимая плечами.
– Больше ты ничем не отличаешься от остальных рабов.

Он поставил мне на колени грубое глиняное блюдо с зачерствевшими лепешками.

Слабыми, непослушными пальцами я принялась брать по одной, макать в остатки бульона и отправлять их в рот.

Мулей смотрел, как я ем.

– Ты идешь на поправку, - удовлетворенно сказал он.

Я доела и откинулась на тюк, который Мулей подложил мне под спину.

– Пить, - попросила я, и, когда Мулей подал кружку с водой, жадно осушила ее.

Только сейчас я опустила взгляд и поняла, что на мне грубая холщовая рубаха голубого цвета и шальвары из той же ткани.

Мулей хмыкнул, заметив мой взгляд.

– К этому я не имею никакого отношения, - сказал он.
– Да, мне, как любому уважающему себя торговцу, полагается любить деньги больше, чем женскую плоть. Но если бы пришлось самому омывать тебя и одевать, вряд ли сдержался бы.

– Неужели меня касались твои люди?
– воскликнула я, часто моргая.

Мулей запрокинул голову и расхохотался, отчего его короткая бородка затряслась. Смеялся человек долго и с удовольствием.

– Ты забавная, Рахат, - наконец, отсмеявшись, сказал он.
– Это хорошо. Газдэ любят веселых рабынь. А уж если это пери… Готов поспорить, ты не достанешься даже такому же богатому торговцу, как я. Тебя купят в гарем благородного газдэ, может, даже вельможи…

Пальцы Мулея подрагивали при этих словах, словно человек уже считал прибыль.

– Да своим недоумкам я не позволил бы даже заглянуть в эту повозку. Как оказалось, деньги они любят меньше моего… Нет, прекрасная пери, твое коралловое тело, созданное для ласк благородного газдэ омывали другие рабыни, которые едут с тобой в этой повозке. Они же поили тебя водой, ставили мокрые компрессы на лоб и докладывали о твоем состоянии.

– Долго я спала?
– спросила я, и мне показалось, что мне снилось, как что-то влажное скользит по моему пылающему телу и

я прошу еще. Осознав сказанное Мулеем, я добавила: - Какие рабыни?

– Трое суток, - ответил Мулей.
– И не просто спала, пери, бредила, металась в лихорадке, звала на помощь то ли Арона, то ли Ягата… из твоего бреда было не разобрать. А ухаживали за тобой те твои сестры, что едут с тобой в одной повозке, или как вы называете друг друга.

– Где же они сейчас?
– спросила я.

Мулей пожал плечами.

– Где и положено. Сейчас же привал.

Я охнула, а Мулей пожал плечами.

– Пери потому так ценятся на невольничьем рынке, что раз попробовав соитие, они уже не могут без него. Так что я и мои люди оказываем твоим сестрам услугу, Рахат. Не будь мы столь щедры к прелестям демониц, им пришлось бы худо.

Я не нашлась, что возразить, потому что то, что говорил Мулей, было ужасно. Пери создана, чтобы дарить наслаждение хозяину своей жизни, могучему, благородному воину. Быть украшением его сада, его силой и гордостью. Для того ли мои сестры обучались искусству любви, изучали науку страсти, посвящали свои жизни матери Анахите, чтобы ублажать грязных потных людей с желтыми и гнилыми зубами по дороге на невольничий рынок?

– Вы не можете так поступать с пери, - слабым голосом проговорила я.
– Это бесчестно.

Мулей задумчиво пожевал губами, глядя на меня. Глаза его похотливо заблестели.

– Спи, - сказал он.
– Набирайся сил. А мне пора, а то привал скоро закончится.

С этими словами он поднялся, вытянул мягкий тюк у меня из-под плеч и бросил его рядом. Я обрушилась на топчан, веки сами собой закрылись.

Я смогла забыться неглубоким, тревожным сном.

Мне снилось, что стою в Святилище Матери, на коленях перед нефритовым столпом и отчаянно молю богиню о милости. Но статуя остается тусклой, словно погрузилась в глубокий сон. Мать слепа и глуха к моим мольбам. Должно быть, оттого, что я одна на площади и мой голос слишком слаб, чтобы она могла меня услышать.

– Услышь меня, Анахита!
– плачу я.
– Яви свою милость!

Мой голос катится эхом над пустой площадью. Я опускаюсь на теплые золотые плиты, а рыдания сдавливают горло.

Плиты, в который упираюсь ладонями, закачались, я ощутила себя в лингере, который подпрыгивает на ухабах. Откуда-то издалека до меня донеслось.

– Принцесса опять плачет…

– Бедная, ей сильно досталось.

– Бедная? Сильно досталось нам, Лея. А она знай себе, развалилась, как у себя во дворце, и никто не смеет коснуться ее.

– Как ты можешь так говорить, Гала? Как можешь быть такой жестокой? Словно она виновата, что попала в плен, как и мы, и оказалась невинной? Ей всего пятнадцать.

– То-то не повезло!
– сказал первый голос.
– Ее продадут богатому вельможе, в то время как нас потаскают за дорогу так, что мы не сгодимся и для погонщика верблюдов.

Второй голос ойкнул.

– Не говори так! Ты навлечешь на нас несчастье! Раз ты такая жестокая и в тебе ни капли сострадания к принцессе, я сама позабочусь о ней.