Избранная. Будь нашей женой
Шрифт:
— А Макс…
— Максимилиан каким-то образом сумел разослать весть, что восстание возрождено, и мы набираем союзников. Думаю, именно с этой целью он и выбрался из поместья — надо сказать, благородный поступок, хоть и неосмотрительный. Только откуда он знал о наших шифровках?
— Он же видел документы, — напомнила и я и добавила дрогнувшим голосом, не веря пока в чудо: — Получается, Макс — не предатель?
— Получается, так. Никто другой не мог заварить эту кашу, потому что ответ пришел мне, хоть и через матушку. Дэ Горны — родоначальники мятежа. Я удивлен не меньше твоего, —
Слишком хорошо, чтобы быть правдой. С недавних пор я перестала быть столь наивной и во всем искала подвох. В этом мире иначе нельзя. Помню оскалы гостей на помолвке или во время свадьбы — меньше всего те люди походили на наших союзников.
Мы возвращались к дому, когда я аккуратно спросила:
— А если это ловушка? Император тоже мог знать ваши специальные фразы, а теперь хочет утвердиться во мнении, что ты собираешь новый мятеж.
В глазах Александра появилась и тотчас испарилась задумчивость.
— Сомневаюсь. Зачем меня проверять? Я взаперти, и единственное, на что способен — ждать спасения извне. Посмеяться надо мной он, конечно, может, только какой смысл? Обычное унижение? Раньше Рейнольд был изящнее в своих поступках. Нет. Если я думаю правильно, скоро появятся и другие сообщения.
Александр оказался прав. Весь следующий месяц нам приходили письма, длинные и завуалированные, но в каждом мелькала заветная фраза.
…Мы помним, как красива была ваша невеста в тот день, и как нам жаль, что кульминации торжества не свершилось…
…Вы не забыли наших шалостей во время обучения? Мы помним с братом о них и до сих пор рассказываем на семейных празднествах о том случае с конем и бутылкой вина…
…Знаете, лорд Александр, я спросила, помнят ли родители о том, как мы сорванцами едва не взорвали конюшню. Они сказали со смешком: «Мы помним». Почему-то мне захотелось поделиться этим воспоминанием с вами спустя столько лет…
…Мы помним…
…Мы помним…
…Мы помним…
Письма сжигались сразу после получения, чтобы не сохранить ни следов, ни имен. Александр всё чаще пропадал в кабинете, и когда я входила к нему, то заставала за изучением огромной карты земель, на которой железные фигурки были расставлены там, где аристократы согласились встать бок о бок с дэ Горнами. С каждым днем их численность росла.
— События восьмилетней давности и последующие репрессии так довели аристократов, что многие решили пойти за мной, — объяснял Александр. — Даже те, кто всегда хранил нейтралитет. Люди страдали, но помалкивали, опасаясь за свою жизнь и жизнь своих детей. Что ж, они устали ждать.
— А если император заподозрит странность в количестве писем? — спрашивала я, наблюдая за тем, как очередной конверт превращается в пепел. — Раньше вам совсем не писали.
— Что-то мне подсказывает: он перестал видеть во мне реальную угрозу, — усмехался Алекс. — Кроме того, взгляни глубже. Аристократы любят писать тем, чья судьба предрешена.
— А если нас предаст один из своих?
— Нет смысла заранее ожидать худшего. Нас могут предать, могут растоптать, могут бросить в последнюю секунду. Но если у меня есть хоть малейший шанс что-либо изменить, я воспользуюсь им, даже если придется умереть.
— Нет уж, давай без крайностей.
— Постараюсь, — с мальчишеским задором подмигивал Александр. — Мне есть, ради чего жить.
Меня лихорадило от наивного, детского счастья. Макс не предал нас, не обманул, не ушел, растоптав надежды на будущее. Он за нашими спинами. Впрочем, я дико боялась, понимая всю опасность его положения. В близости к императору, не имея никакой защиты. Совсем один.
Надеюсь, он понимает, что делает.
Тренировки стали продолжительнее и тяжелее. Казалось, Александр пытается отработать за месяц десятилетнюю программу.
— Если ты не прекратишь меня истязать, я умру прямо тут, — говорила я, отплевываясь от песка, в который рушилась лицом вниз.
— Если ты не будешь аккуратнее, ты точно умрешь, правда, чуть позднее и от рук врага, — строго отвечал мужчина, становясь похожим на грозного преподавателя, а не заботливого любовника.
Ещё и имел наглость тыкать меня рукоятью меча в бок, тонко намекая: пора вставать, хватит разлеживаться.
Клянусь, когда всё кончится, я самолично подсыплю ему в утренний чай какое-нибудь из многочисленных сонных снадобий Макса, а потом буду долго и со вкусом надругиваться всеми возможными способами.
Я даже озвучила свою угрозу в один из особо сложных дней, когда лил дождь, и каждое мое падение сопровождалось буханьем в свежую лужу. Признаться, тренироваться насквозь мокрой, с потеками грязи на щеках — особое «удовольствие».
Как говорится: не побью, так испугаю.
— Когда всё кончится, — со вкусом повторил Александр, помогая мне подняться и целуя в краешек губ, — я с удовольствием разрешу связать меня и отшлепать, если тебе так хочется маленькой мести, миледи. Но пока всё только начинается, и я дико опасаюсь за твою жизнь. Пойми, мы не знаем, что случится завтра, мы не знаем, окажусь ли я рядом, сможешь ли ты надеяться на чью-то помощь или останешься наедине с врагом. Будет лучше, если в твоих руках даже кухонный нож превратится из глупой игрушки в смертельное оружие.
Как можно было сопротивляться после таких слов? Он переживает, а это главное.
Очередное письмо пришло ранним утром, когда я ещё бессовестно дрыхла. Проснувшись и не застав в постели Александра, спустилась вниз, нещадно зевая.
— Что-то не так?
Алекс сидел возле камина, не спеша сжигать конверт, и языки пламени плясали, рисуя узоры, касаясь огненными тенями мужского лица. В его чертах застыла решимость, почти лихорадочная, граничащая с готовностью свершить что угодно. Любое безумство. И меня это нешуточно напугало.