Избранное: Проза. Драматургия. Литературная критика и журналистика

Гриценко Александр Николаевич

Ярким примером нравственной слепоты, переходящей в бесчувственность, является диалог Александра и Вити о смерти Вадима. Витя, казалось бы, больше всех потрясённый смертью Вадима, видит в ней прежде всего возможность «рассказ написать». Александр возражает: «Ты же повесть пишешь? Нельзя прерываться, художественную ткань перестанешь чувствовать, персонажей и всё остальное». Но у Вити уже заготовлен резонный ответ о том, что повесть писать долго, «а рассказ быстро – и опубликую».

То есть Витя пишет рассказ не от осознанной необходимости высказаться или безотчётной потребности пророчествовать, и даже не под

влиянием потрясения, вызванного смертью Вадима, а исключительно из желания быть опубликованным.

Когда Люся рассказывает историю о том, как она и две её подруги потеряли «невинность» от одного парня, Александр выдаёт фразу, которая может служить ключом к пониманию всей пьесы: «Холодящую нутро историю рассказала». Именно замена души на нутро является знамением времени. Отсутствие души становится признаком, отличающим современного персонажа от античного, средневекового или любого другого.

Но тело без души – это труп! Выходит, что персонажи Гриценко не только «слепые», но и «мёртвые». Словно подтверждая это предположение, Люся говорит: «Я, когда дома в Обнинске после ванны ненакрашенная хожу, то стараюсь даже в зеркало не смотреть. Мне не по себе как-то смотреть на себя ненакрашенную…» Александр, напившись, пробалтывается: «Если я сам труп, то я всё равно не хочу находиться среди трупов…»

Но в мире мёртвых жизнь не имеет смысла (об этом прямо говорит Александр), а живым нет места. Пьеса начинается со смерти Вадима. Во втором действии умирает воронежский писатель, учитель Вити. Заканчивается пьеса смертью Вити. Но насколько различаются эти три смерти! Вадим и «учитель» умирают от того, что у них разрушается «вместилище жизни, седалище души» – сердце, Витя буквально разлагается от СПИДа.

Сейчас много говорят о новом реализме, понимая под ним натурализм школы Эмиля Золя. Ещё в начале XX века Леон Блуа писал в «Прометее из жёлтого дома»: «хочется верить, что скоро всем станет очевидна нелепость подобного варварства». Увы, спустя сто лет нелепость такого подхода не только не стала очевидной, но её всё ещё необходимо доказывать.

И здесь пьеса Александра Гриценко резко выделяется из массива литературы «молодых» авторов. В своём натурализме он вплотную приближается к той опасной грани, за которой начинается скрупулёзное протоколирование писательских будней, но, к счастью, не переступает её, и тем самым даёт нам основания ожидать, что его дальнейшее творческое развитие пойдёт по магистральной линии русской реалистической литературы.

Александр Титков

Рекомендую, но…

Крупин Владимир Николаевич, член Союза писателей России с 1975 года, рекомендую принять в Союз писателей Александра Гриценко. Несомненно, это одарённый писательским мастерством человек. Его пьеса, живописующая будни студентов в общежитии Литинститута, заставляет себя читать и, могу представить, держит внимание зрителей от начала до конца.

Вместе с тем я, человек старой закалки, не могу не высказать очень принципиальное для меня замечание. Или я отстал от жизни сцены, или ещё что, но меня ужаснула какая-то будничность в показе пошлости и разврата. Кто как теряет девственность, кто с кем спит, пьёт… Показ мерзостей

возводится в норму. Да, конечно, чтобы бороться с пороком, надо его показать. Но как? Ведь показ порока есть его пропаганда. Вспомним, как «успешно» боролись комсомольские газеты с наркотиками, так боролись, что рассказывали, как и что употреблять: что курить, что нюхать, что вкалывать.

Нет, я против, категорически против такого описания пороков. Да, они наказаны, эти циники и развратники, вторгается в их жизнь заслуженный ими СПИД, но до того? И каким языком это написано? Жаргоны, мат как норма. Нельзя же забыть истину, что за каждое слово мы дадим ответ, даже за праздное. А тут даже матерные слова. Как это молено? Три Матери – Божия Матерь, Мать-сыра земля и мама. Да, молодёжь матерится, но кто её учит? Этому же надо сопротивляться. И если Господь дал тебе дар слова, так и используй его во славу Болеию.

Желаю Александру Гриценко поставить свою одарённость на службу России и Престолу небесному.

Владимир Крупин

Носитель

Драма в 2-х действиях

Действующие лица:

Александр – 25 лет

Витя Гусев – 19 лет

Катя – 18 лет

Люся – 17 лет

Место действия – комната студенческого общежития Литинститута.

Действие первое

Сцена первая

Раннее утро. Две кровати-полуторки, стулья, стол, на нем компьютер, книги. Витя сидит за столом и стучит по клавиатуре. Александр и Люся спят на первой кровати, Катя на второй. На полу лежат пустые пивные пластиковые бутылки, рваные пакетики из-под арахиса, сухариков, фисташек. Громкий стук в дверь.

Голос. Эй! Саша, Витя. Вставайте! Тут около вашей двери труп в коридоре!

Александр поднимает голову, высвобождает руку из-под головы Люси, смотрит на Витю.

Александр (удивлённо). Витя?

Они выходят. Следом за ними девочки. Торопливо встаёт, натягивает джинсы, надевает лифчик, блузку, выходит Люся. И, накинув халат, следом за ней идёт Катя.

Голоса из-за кулис.

Неизвестный. Лампочку пошел менять, а тут лежит.

Люся. Он умер?

Александр. Скрючился весь уже. Охране сказал?

Витя. Он, что в коридоре упал?

Неизвестный. Сказал. Они ментам не могут никак дозвониться.

Катя. Не трогай его! Ой!

Люся. Как страшно.

Витя. Он, может быть, не умер?…

Слышатся другие голоса, грубые, серьёзные. Играет тревожная музыка. Освещение постепенно меркнет, но не до полной темноты. Это продолжается некоторое время, потом музыка растворяется, загорается свет.