Избранное в двух томах
Шрифт:
непривычное поведение самолета при попадании в возмущенные слои воздуха —
резкое вздрагивание вместо раскачки с крыла на крыло — полностью захватило
меня.Не успел я оглянуться, как исходная высота начала первого режима была
набрана, шум моторов стих, и самолет плавно заскользил вниз. В переговорном
аппарате раздалась отрывистая команда Рыбко:
— Есть режим!
Я, как было детально продумано еще на земле, впился глазами в высотомер, начал щелкать секундомером,
словом, включился в работу.
К концу полета я был мокрым как мышь, но преисполнен горделивого
сознания, что ничего не пропустил, все успел и, следовательно, успешно
справился с первым в своей жизни — пусть пока в качестве наблюдателя —
летно-испытательным заданием.
65
Однако на земле меня ожидало горькое разочарование. Мои замеры никак не
согласовывались ни с записями Качанова, ни с элементарным здравым смыслом.
На пикировании скорость снижения получилась у меня меньшей, чем на
планировании, экспериментальные же точки на графике не выстраивались в
плавную линию, а являли собой картину, напоминавшую звездное небо.
Детальный анализ возможных причин столь загадочного поведения этих упрямых
точек привел в конце концов к весьма конфузному для меня результату: оказалось, что я просто-напросто.. не завел секундомер. Его предыдущий завод
был уже на последнем издыхании, но не кончился полностью. Поэтому злодей
секундомер, будучи включен, не оставался на нуле — это я уж как-нибудь
заметил бы!— а лениво плелся, то останавливаясь, то вновь отсчитывая секунды, и, естественно, показывал совсем не то, что следовало.
Горделивого сознания успешного начала испытательной работы как не
бывало.
В довершение всего Коля Рыбко, а за ним и все желающие (таковых
оказалось гораздо больше, чем хотелось бы) приступили к развернутому анализу
как моей деятельности в данном конкретном полете, так и вообще тех жалких
перспектив в жизни, которые, по их глубокому убеждению, только и могли
оставаться у такого вконец скомпрометировавшего себя человека, как я.
И лишь Чернавский, не выдержав моего убитого вида, изрек:
— Ничего, Маркуша. Это тебе же на пользу. Помни, что подначка — вторая
политпроработка!
Не знаю, как насчет политпроработки (существовала тогда и такая «форма
работы»), но в одном Чернавский был прав: на пользу вся эта история мне, безусловно, пошла.
Мне довелось еще немало полетать наблюдателем, и я усвоил благодаря
этому ряд приемов и привычек, очень пригодившихся мне впоследствии, когда я
начал работать летчиком-испытателем. Я научился заранее, на земле,
тщательно проверять перед вылетом измерительную аппаратуру, наконец, обеспечил себе в будущем неизмен-66
ное полное взаимопонимание со своими наблюдателями, в шкуре которых в свое
время побывал сам.
* * *
Шли месяцы. У меня постепенно создавалась репутация более или менее
надежного наблюдателя. Успешно подвигалась вперед летная тренировка. Были
позади и десятки полетов на тяжелых самолетах в качестве второго летчика. Но
ни разу еще моя фамилия не фигурировала в полетном задании в графе «ведущий
летчик-испытатель».
Наконец настал и этот день.
Первое доверенное мне задание было, конечно, самое простое. Беспредельно
широка гамма испытательных полетов: от первого вылета на новом опытном
самолете и до.. хотя бы до испытания нового барографа, которое мне предстояло
выполнить в это памятное утро.
Барограф — это самописец высоты полета. На смирном, серийном, хорошо
освоенном мной «Р-пятом» были установлены два барографа: новый — опытный
и старый, эталонный. Я должен был сделать полдюжины площадок на разных
высотах, включая оба барографа на каждой из них.
Простой самолет. Простое задание. Но оно было первое! И я по сей день
помню все незамысловатые подробности этого полета, в сущности ничем не
отличавшегося от сотен ранее выполненных мной в порядке тренировки: и в
какую сторону был в этот день взлет, и какая была облачность, и как на посадку я
зашел со второго круга, потому что на первом мне помешал выруливающий для
взлета истребитель. Особенно же, конечно, запомнилось, как на стоянке, куда я
зарулил после полета, меня встретили Козлов и несколько сослуживцев. Какие
теплые, дружеские поздравления и пожелания услышал я тогда, едва успев
вылезти из кабины и снять парашют!
Что ж, сейчас можно — в порядке подведения итогов — сказать, что почти
все услышанное мной в тот день сбылось. Такова, видно, судьба всех пожеланий, сделанных от чистого сердца.
Пора ученичества кончилась.
Я стал летчиком-испытателем.
67
ФЛАТТЕР
Нет. Не кончилась пора ученичества!
Поработав немного летчиком-испытателем, я уразумел это с полной
очевидностью.
Забегая вперед, скажу, что и в дальнейшем жизнь заставляла меня
непрерывно, каждый день учиться чему-то новому, причем отнюдь не ради