Избранное. Том 1
Шрифт:
— Да, подожди. Ты мне докладывал, что арестовал Лопяна. Освободи его… Да, да, не удивляйся. До поры до времени коммунистов трогать не будем, даже привлечем их к культурно-просветительным мероприятиям… Понимаешь? Но глаз с них не спускать!
Через час Шэн Шицай принял Юнуса.
— Как думаешь, правительство Сабита поддержат народы Синьцзяна? — спросил дубань.
— По-моему, — как старательный ученик на уроке заговорил Юнус, — Исламская республика — это мыльный пузырь, который в нынешней обстановке должен очень скоро лопнуть.
— Нет, —
— Может, и не совсем так, — заявил Юнус, понявший свой промах в начале разговора.
— До сих пор я был спокоен за юг, ибо главари мятежников в Кашгаре, Аксу, Турфане никак не могли договориться. Томур требовал должности главнокомандующего, Осман грабил Кашгар, Шамансур хотел стать хотанским эмиром, а Ма Чжунин пытался подчинить себе всех. Борясь между собою, они развязывали мне руки. А теперь, друг мой, нельзя быть безразличным к Сабиту-дамолле, объединившему их.
— Я уверен, что конфликт между Ходжаниязом и Ма Чжунином будет продолжаться, — сказал Юнус.
— Нельзя строить планы на такой уверенности. Если Ма Чжунин объединится с Сабитом-дамоллой… Во что бы то ни стало надо усилить вражду между ними.
— Правильно.
— Если правильно, то выполни это.
— Я? — Юнус удивился, даже испугался.
— Поедешь в Кашгар. Ты должен взять в свои руки Сабита-дамоллу. А Ходжанияза я беру на себя. Я его опутаю в Курля…
— Очень трудная задача…
— Я уверен, что мы с тобой справимся. — Дубань похлопал Юнуса по плечу.
Тот не смог отказаться от поручения. Еще некоторое время они уточняли детали, а потом Юнус собрался уходить. Дубань, улыбаясь, спросил:
— Ты помнишь барышню Чжу? Хочешь увидеть ее?
— Чжу-шожа? — Глаза Юнуса заиграли.
— Она здесь. Вчера прибыла из Шанхая.
— Да ну?
— Только тебе одному могу разрешить ее видеть…
Глава двадцать вторая
Январь 1934 года был холодным: от стужи околевали собаки, замерзали на лету птицы. В такой жестокий мороз войска Ма Чжунина прошли через перевал Даванчин и обложили Урумчи. Город был отрезан от внешнего мира, Шэн Шицай не мог теперь надеяться на помощь извне, и Ма Чжунин предвкушал скорую капитуляцию своего противника. Загнанный в городскую цитадель, Шэн Шицай, однако, сдаваться не спешил, яростно огрызался, отбивал атаки дунган, хотя артиллерийский обстрел наносил обороняющимся большой урон.
В эти лютые морозы дунгане дни и ночи находились на открытом воздухе. Чтобы как-то обогреться, они рубили на дрова все окрестные постройки и скотные дворы. Когда по ночам зажигались их бесчисленные костры, казалось, что горит вся земля вокруг города.
Однако сам Урумчи все-таки еще не был взят, и на восьмой день осады разъяренные дунгане начали решительный штурм. В пылу сражения, когда наступавшие уже достигли крепостных стен, в тыл им ударили подошедшие на помощь части… Ма Чжунин, казалось, уже схватил врага за горло, но вдруг этот неожиданный удар с тыла свел на нет все его
Взбешенный Га-сылин, как раненый зверь, бросился в атаку, принудил подошедшие части отступить до Санджи, уничтожив целый полк. Однако противник успел перегруппироваться и, воспользовавшись превосходством в технике, нанес Ма Чжунину мощный контрудар.
Потерпев поражение, Ма Чжунин вынужден был отступить, и его отступление скорее походило на бегство. Больше половины хорошо обученной десятитысячной дунганской армии осталось лежать в глубоких снегах на пути к Токсуну…
Огонь маленького дымного очага едва освещал камышовый потолок крохотной комнатушки. Га-сылин еще несколько дней назад, когда готовился расположиться в «дубань гуншу», чтобы править оттуда Синьцзяном, никак не мог предположить, что очутится в этом жалком курятнике. Удрученный поражением, огромными потерями, он погрузился в мучительные, путаные думы. Ему хотелось все понять, распутать, но это ему не удавалось. По молодости своей он еще не осознал, что в этой запутанности отражаются сложные законы жизни, которых он раньше и знать не хотел: просто верил в свою звезду, стремился к ней и теперь был жестоко наказан. Он проиграл не потому, что был молод или бездарен. Он ошибся, и ошибка его заключалась в том, что он не понял сложившейся в Синьцзяне обстановки, не знал, как повести себя в создавшихся условиях, да и не стремился узнать, ибо не сумел подняться выше дунганских узконациональных устремлений. Только сейчас, сидя перед дымящимся очагом, он начал понимать все это и терзался жестоким раскаянием.
— Разрешите? — Ма Шимин приоткрыл едва державшуюся на петлях дверь.
Га-сылин наклонил голову.
— Посланец от Шэн-дубаня.
— Посланец? — поднял голову Ма Чжунин.
— Посланец…
— Что он хочет сказать?
— Если мы решим уйти из Синьцзяна — дорога открыта.
— Нет. Теперь соглашаться на это тяжелее смерти… — Ма Чжунин достал из нагрудного кармана блокнот, быстро написал: «Дубань, ты выиграл. Возможно, это судьба. Я не могу простить себе ошибки в выборе сил, на которые можно было опереться…» Протянул листок Ма Шимину: — Отдай посланцу.
— Слушаюсь!
— Сколько с нами людей?
— Около тысячи… Но все очень устали…
— Ничего. Мы пришли сюда воевать. И будем воевать…
— Когда тронемся в путь? — спросил Ма Шимин.
— Подождем два-три дня известий от Чжан Пейюаня…
Не видя в командующем прежней решительности, Ма Шимин тяжело вздохнул.
— Разрешите доложить? — на пороге появился адъютант. — Прибыли двое из Кульджи.
— Пусть войдут.
Адъютант ввел двух дунган, одетых в тулупы и лисьи шапки.
Пришельцы рассказали следующее. Илийские дунгане, взяв Кульджу и объединившись с войсками Чжан Пейюаня, собрались было в поход, чтобы присоединиться к Га-сылину, как вдруг появились отряды противника. Они взяли Куре, затем двинулись на Кульджу и разбили дунган наголову. Чжан Пейюань покончил с собой…
— Это рок! — пробормотал Ма Чжунин.
Все погрузилось в гнетущую тишину, лишь в очаге время от времени трещали дрова. Наконец командующий поднял голову:
— Готовьтесь, тронемся в путь!