Избранное. Том 2

Самади Зия Ибадатович

— Тебе бы еще сосать молоко своей матери, — Бахти поддел Хаитбаки за подбородок и вздернул руку вверх.

Вслед за-тем Маимхан услышала глухой удар и увидела, как грузное тело Бахти осело и рухнуло на землю.

«Молодец, Хаитбаки!» — чуть не вырвалось у нее на всю улицу.

То ли Хаитбаки решил, что с этого паршивца достаточно, то ли ему не хотелось связываться с Бахти всерьез, — как бы там ни было, он набросил на плечи свой бешмет и скрылся. Маимхан тоже не стала дожидаться, пока Бахти придет в себя и откроет глаза…

— Махи, Маим…

Тетушка Азнихан, в

одной руке держа свечу, другой мягко погладила спящую дочь по лбу — Маимхан не шевельнулась. Все так же ровно дышала она, смежив густые ресницы и чуть приоткрыв маленький рот. Видно, беспокойную ночь провела тетушка Азнихан, лицо ее поблекло от усталости, веки набрякли над покрасневшими глазами, но, как всегда, глядя на Маимхан, она не могла оторваться, словно любовалась ею в первый раз. «Не надо бы ее будить, — думала она, — набегалась за день, ведь куда только не носит эту непоседу…» Тетушка Азнихан поправила одеяло, сползшее краем на пол, прикрыла открывшиеся во сне руки и нежные груди, похожие на половинки спелого яблока. Рядышком, уткнувшись в плечо старшей сестры пухленьким, как булочка, личиком, безмятежно посапывала Минихан. Как было не улыбнуться, видя их обеих! Как не поцеловать — осторожно-осторожно, чтобы не потревожить! — каждую в лоб!.. «Дай вам аллах счастья, вместе растите, а придет время — вместе и старьтесь…» — прошептала тетушка Азнихан. Ей вдруг показалось, что за один только вчерашний день неуловимо изменились черты Маимхан, — изменились и повзрослели…

— Махи, Махи!..

Наконец Маимхан открыла глаза.

— Ты просила разбудить тебя, доченька, — виновато сказала тетушка Азнихан.

— А разве уже пора?.. — Маимхан с трудом оторвала от подушки голову.

— Я уже приготовила золук [77] , отец тоже, кажется, проснулся, — слышишь, покашливает…

Когда Маимхан умылась и наскоро расчесала волосы, родные уже поджидали ее за столом. На большом, блюде, источая вкуснейший запах, лежал мясной хлеб, только что из казана.

77

Золук — завтрак перед рассветом во время поста.

— Садись, дочка, садись, — торопил ее дядюшка Сетак, с вожделением поглядывая на блюдо. Маимхан заняла свое место между родителями.

Дядюшка Сетак с аппетитом съел немалую порцию предписанного традицией кушанья и, смакуя каждый глоток, выпил одну за другой три чашки чаю. Азнихан едва прикоснулась к еде. Что же до Маимхан, то она через силу проглотила несколько кусочков, да и то лишь из боязни обидеть мать. В это утро ей было не до еды, не до шуток, которыми она обычно веселила родителей за столом, — странное, отрешенное лицо ее казалось не то задумчивым, не то просто невыспавшимся.

— Аллах простит тебе, если ты вздремнешь еще немного, доченька, — жалостливо пробормотала тетушка Азнихан.

— Что ты такое болтаешь, мать, — ведь это же ураза! — строго нахмурился дядюшка Сетак. — Тут уж болен ты или не болен, а соблюдай свой долг перед богом…

Маимхан не вмешивалась в воркотню родителей. Да и к чему — разве сегодня, в первый день уразы, не поднялась она до света, чтобы вместе с ними исполнить обряд, который для них так важен?.. Все

мысли ее теперь сосредоточились на том, что предстояло ей в этот день…

Ни у кого из обитателей Дадамту не было часов, здесь испокон определяли время по звездам и петушиному пению. Но, видно, беспокойная тетушка Азнихан на сей раз переусердствовала — уже покончили с едой, а еще не прозвучал тягучий голос муэдзина, призывающий правоверных к бандат — утренней молитве. Дядюшка Сетак, встревоженный тем, что пища раньше положенного переварится у него в желудке, вышел во двор, прислушался — но ни единый звук пока не нарушал ночной тишины. С великим смущением в душе, донельзя расстроенный, вернулся он в дом. Досада его длилась впрочем, недолго.

«Рано подняться — это ведь тоже значит совершить, богоугодное дело», — утешил дядюшка Сетак сам себя. Но не успел он так подумать, как голова его сама собой склонилась к подушке, глаза сомкнулись, и раздался густой храп. Бедняга Сетак! Разве успеешь отдохнуть за короткую летнюю ночь от забот и трудов, которые одолевают тебя с восхода и до заката?..

Между тем тетушка Азнихан всполоснула посуду, убрала со стола остатки еды и принялась подметать вокруг очага. При этом она что-то бормотала себе под нос и не расслышала, как позвала ее Маимхан. Тогда Маимхан, заглянув в окно снаружи, окликнула ее тихонько второй раз:

— Да это же я… Выйди ко мне поскорее…

— Ох-хо-хой, как хорошо играют, — проговорила тетушка Азнихан, появляясь во дворе и уловив звуки нагира [78] , которые доносились со стороны города. Не ради ли этого позвала ее Маимхан? Она посмотрела туда, где раздавалась четкая барабанная дробь, приглушенная расстоянием, потом обернулась — и вскрикнула: на нижнем выступе дома сидел незнакомый юноша.

— Неужели от мясного хлеба можно ослепнуть? — расхохоталась Маимхан. Растерянность матери привела ее в полнейший восторг.

78

Нагир — разновидность барабана.

— Так это и вправду ты, дочка?..

— А кто же? Или это шайтан в моем образе?..

— Моим глазам и вправду померещился мужчина!

Маимхан обняла мать:

— Глупенькая ты моя…

— И что такое ты придумала?.. Откуда взялась эта одежда?

— Мулла Аскар подарил.

— Мулла Аскар?.. Что ты мелешь?..

— Правда, правда!.. И я собираюсь в этой одежде… в город! Я хочу съездить в город, мамочка!..

— В го-ород?..

— В город!

— Выбрось такие шутки из головы! Как это — в город?.. Ведь ты девушка, мало ли что станут говорить люди!..

— И пускай говорят!.. Раз нет у вас сына, значит, я вам сразу — и за сына и за дочь, разве не так?..

— Ты совсем задурила мою старую голову… Да, вот еще, забыла я, беспамятная, тебе сказать: отец хочет, чтобы ты пореже ходила к своему мулле… Он, конечно, хороший человек, а все же…

— Ах, мама, что говорить пустое!.. И потом — мне пора…

Тетушка Азнихан вздрогнула, словно ее ущипнули:

— Куда?..

— Как куда? Я же сказала — в город!

— В такую темень?.. О аллах всемогущий… И это когда всюду рыщут солдаты… Нет, нет, никуда я тебя не пущу!