Избранное. Том 2
Шрифт:
Но странно — то ли на этот раз у Ахтама не хватало голоса, то ли еще что-то помешало ему — песня вдруг оборвалась на полуслове. Ахтам не успел даже оглянуться, как рядом очутилась девушка.
— Что же вы замолчали? — огорченно спросила она.
Ахтам не ответил. Он только смотрел и смотрел на нее. Он мог бы поклясться, что видит и слышит ее рядом впервые, но в то же время… В то же время-он как
В тот вечер они долго бродили по лунным улочкам. О чем они говорили?.. Этого Ахтам не запомнил. Да и говорили ли?.. Разве нужны слова там, где все их заменит один-единственный невзначай брошенный взгляд?..
— Когда мы встретимся снова? — спросил Ахтам, прощаясь.
— Когда вы захотите. — Так она ответила. Или не так?.. Нет, она так и сказала ему: «Когда вы захотите».
— Я хочу каждый день.
— Ну что же, значит, — каждый день…
И с тех пор не проходило вечера, чтобы они не встретились. Это для них отныне цвели все цветы, для них благоухали в садах яблони, а соловьи прерывали свое пение, чтобы прислушаться к нежному шепоту Маимхан, к ее журчащему смеху. Узелок любви, связавший обоих, затягивался все туже.
Кончилась весна, промелькнуло лето, в золотую парчу осени оделись деревья. Однажды Ахтам и Маимхан, взявшись за руки, молчаливо бродили по саду. Палая листва вкрадчиво шуршала у них под ногами. Маимхан в белом платье из хан атласа казалась Ахтаму еще прекрасней, чем всегда. И в саду, светлом от красок осени, стало еще светлей с ее приходом — так бывает, когда четырнадцатидневная луна засияет в самой середине неба.
Обычная сдержанность на этот раз изменила Ахтаму. Он обнял Маимхан и сухими, горячими губами прижался к ее лицу. Она не противилась, обвила руками его шею и приникла щекой к его щеке.
Они расстались за полночь. Когда их уже разделяли несколько шагов, она вдруг догнала Ахтама, кинулась ему на грудь:
— Нет, нет, я не отпущу тебя!..
Потом случилось так, что их разлучили на целый месяц — Маимхан уезжала с матерью, чтобы, как велит обычай, посетить кладбище Томурхана. Этот месяц тянулся для Ахтама, как год… как сто… как тысяча лет! Он приходил в сад, который они считали своим, в одиночестве ступал по тропинкам, казалось, хранившим следы ее ног, но пусто было в саду, и облетевшие, мертвые деревья только наводили на сердце тоску.
И вот Маимхан вернулась, но встреча их была непохожа на прежние — не было радости в глазах Маимхан, не рассмеялась она, не улыбнулась даже — ни слова не говоря, повела за село, в сторону Ак остана [70] , и там, усадив Ахтама на изогнутый корень боярышника, присела рядом сама и сказала:
— Теперь поговорим…
Но, не совладав с собой, вскинула руки ему на плечи и беззвучно заплакала, глядя Ахтаму прямо в глаза. Он растерялся, он никогда не видел Маимхан плачущей и не знал, что делать.
70
Ак
— Маимхан, что случилось?..
— Я скорее умру, чем расстанусь с тобой!..
— О чем ты, Маимхан?.. Ты говоришь или бредишь?
Он недоумевал — о какой разлуке может идти речь? Кто их разлучит?..
Маимхан отстранилась, расцепила руки; слезы на ее ресницах мгновенно высохли, и в глазах зажглась ненависть. Она неподвижно уставилась на воду канала и долго не отрывала от нее взгляд. Наконец, не оборачиваясь к Ахтаму, она сказала:
— Ты согласился бы умереть вместе со мной?
Теперь Ахтам понимал ее еще меньше. Но сердце его сжалось от голоса, которым она произнесла эти слова.
Но Маимхан неожиданно рассмеялась.
— Я пошутила, только пошутила, разве ты не видишь?.. И потом — что такое смерть?.. Разве человек умирает, разве он может умереть?.. — Она вновь прильнула, к Ахтаму, он пытался — и не мог отыскать смысла в ее путаных речах, но от ее слов его бросало то в жар, то в холод. Он запомнил только одно: эта хитрая лиса Норуз, уверенный в силе своего кошелька, намерен женить на Маимхан своего сына.
Беда никогда не приходит одна. Вскоре Ахтама за то, что он избил сборщика налогов, схватили и отправили на медные рудники… С тех пор прошло два года…
Когда Ахтам поднял отяжелевшую голову, был уже полдень и солнце палило во всю силу своих лучей. Стояла духота, черный камень нагрелся подобно кошме, и только от ручья, бежавшего рядом, веяло прохладой. Ахтам расстегнул ворот, распахнул грудь, и, глубоко вздохнув, снова потянулся к кисету, который вышили руки той, что была ему дороже всех на свете.
Не всякий смельчак отважился бы проникнуть в глухие чащобы Пиличинского ущелья. Это ущелье, к северу от Кульджи, начиналось там, где стоит крепость Актопе, тянулось до привольных пастбищ Тограсу. Со всех сторон стекались сюда те, кого гнали и преследовали За непокорность, кто устал терпеть вечную нужду и унижение и с отчаянья вступил на тропу грабежа и разбоя, — словом, здесь находили убежище люди обездоленные, обделенные жизнью, но все народ бесстрашный, гордый, любым благам в мире предпочитающий свободу. Ахтам тут был еще новичком, но его сразу признали своим — ведь смельчака видно с первого взгляда, а больше всего здесь ценили в человеке смелость — и не только признали — вскоре Ахтам уже считался вожаком.
Та часть Пиличинского ущелья, которую облюбовали себе «лесные смельчаки», носила имя «Гёрсай» — «Ущелье могил» и вполне соответствовала такому названию. Дикая, угрюмая, окруженная труднопроходимыми горами, долина эта изобиловала пещерами, похожими на старинные могильники, — они служили надежным укрытием на случай опасности. Не так-то просто было сюда проникнуть: вход в ущелье Гёрсай преграждала неприступная скала, и тех, кто решился бы на такую отчаянную попытку, встретил бы град пуль и камней. Обитатели пещер чувствовали себя в полной безопасности и говорили: «Мы сумеем встретить любого, кто, имея десять сердец, попробует вышибить нас из нашего гнезда…»