Избранное. Том 2
Шрифт:
Учитывая, что парень все же преждевременно выписался из больницы, а у Алеши и так дел по горло, я заявлялся в пекарню ежедневно, как на работу, благо жил в соседней комнате. У меня даже появились свои личные обязанности: каждое утро я промывал кипятком бак для заварки, дежи, всякие мелкие принадлежности для хлебопечения — лопаты, кисти из щетины, деревянные веселки для размешивания муки с водой, сито для просеивания муки. И уж совсем неожиданностью для всех оказалось то, как я наловчился плести халы, чуть ли не
За этим делом и застал меня отец. Он стоял в дверях и, улыбаясь, смотрел, как ловко и споро формую я на столе халы. Хватаю кусок теста, расплющиваю в лепешку, растягиваю, приминаю, превращаю лепешку в батончик, раскатываю его ладонями (концы полученных жгутиков должны быть гораздо тоньше, чем середина). Шесть готовых жгутиков заплетаются, словно коса, оставшиеся кончики сводятся вместе и сплющиваются пальцами. Вот!.. Готовую халу кладу на доски, посыпанные мукой. Перед посадкой в печь халы смазываются яйцом.
— Помогает? — кивнул на меня отец.
— Золотые руки у Андрея,— серьезно сказал Алеша.— Проходите, Андрей Николаевич, в комнату и раздевайтесь. Сейчас посадим халы в печь и освободимся минут на сорок пять.
На верху лестницы показалась Христина в платье лимонного цвета из тонкой шерсти. Чудеса, только что видел ее во фланелевом халатике.
— Андрей Николаевич! — радостно воскликнула она и сбежала вниз. Большие глаза ее сияли, как обрызганные росой фиалки. Волосы, которые она носила подобранными, чтоб не мешали, она успела распустить — цветущая рожь!..
Христина даже не скрывала свою радость — зачем? — она любила моего отца и готова была отстаивать свою любовь перед целым светом. Не знаю (тогда не знал), любил ли он ее, но, во всяком случае, восхищался ею. А кто не восхищался?
Христина провела отца в комнату ребят, первую, проходную, где они отдыхали, коротали свободное время, там же стоял телевизор.
Отец с Христиной присели у стола и оживленно заговорили. Я невольно взглянул на Алешу. Он старательно подгребал жар печи наперед, готовя печь для посадки хал. Широкое, добродушное лицо его раскраснелось, глаза смотрели грустно. Бедный друг мой...
Покончив с последней халой, я включил электрический чайник и стал накрывать на стол.
— Подождите горячую булку,— посоветовал Виталий, присоединяясь к нам. За ним скоро вошел Алеша и устало опустился на стул у окна.
Христина еще вчера рассказала, что директор института «Проблемы Севера», то есть мой отец, достал для нее автобус, так, маленький фургончик зеленого цвета. Но сама она водить не умеет, а постоянного шофера ей предоставить не могли, так как фургончик будет простаивать то здесь, в Зурбагане, то на участках, куда она будет выезжать на несколько дней для медицинских обследований.
— Мне бы такого шофера, чтоб он и за лаборанта или даже медбрата при необходимости сошел. Я
— Трудное дело подыскать такого,— усмехнулся отец.— Разве вот наш Андрейка... Когда освободится от пекарни. Кстати, тебе, Алеша, выделили второго помощника — только ищи его сам. Ребята помогут.
Христина слегка покраснела.
— А я ведь и подговаривалась насчет Андрея... Ты согласен, Андрюша?
Черт побери, кажется, я в Зурбагане нарасхват!..
— Я-то согласен, раз в пекарню дают человека, но сначала надо экзамен на водителя сдать. Прав-то у меня нет, хотя машину водить умею — легковую. А вообще, говори с Кузькиным. Я поступлю к нему на автобазу.
— Это можно ускорить,— сказал отец,— но временно, учтите. В Зурбагане требуется тренер по фигурному катанию. Родители требуют.
— Не хочу,— мрачно отозвался я.— Не хочу быть тренером. Разве после работы... Немножко.
— Нужно, Андрей, понимаешь? А. где Женя? В рейсе? — спросил отец о своем любимце.
— Сейчас придет,— отозвался Алеша.— Да вот и он.
Женя уже приветствовал всех. Умывшись и наскоро переодевшись, он присел к столу, заявив, что есть не хочет — пообедал, но чаю с горячей халой выпьет с удовольствием.
После чая мы все по приглашению Христины поднялись к ней наверх. У нее было уютно и как-то светлее. Комната уже приняла что-то от ее индивидуальности. Книги пока лежали на столе, на подоконниках и на полу. На стеллаже во всю стену, который ей смастерил Алеша (в армии в стройбате он научился плотничать), еще не просохла краска.
— Завтра покрою лаком, просохнет, и можешь раскладывать свои книги,— сказал Алеша.
— Спасибо тебе, Алеша! — поблагодарила Христина и взглянула на отца: — Андрей Николаевич, почитайте стихи. Помните, как вы читали нам у костра в экспедиции?
Отец не ломался.
— Что же прочесть?
— Что вам самому хочется. Из ваших любимых поэтов.
Мы уселись поудобнее. Я возле Христины, на ее тахте, ребята на стульях у стола, отец в единственное кресло. Он читал для всех, но смотрел на Христину. Читал он стихи хорошо, как читают сами поэты. И был очень красив и молод. Никогда не дашь ему сорока лет. Он читал Вознесенского.
Мир — не хлам для аукциона.
Я — Андрей, а не имярек.
Все прогрессы
реакционны,
Если рушится человек.
Не купить нас холодной игрушкой,
Механическим соловейчиком!
В жизни главное человечность
— Хорошо ль вам?
Красиво ль? Грустно?
Край мой, родина красоты,
Край Рублева,
Блока,
Ленина,
Где снега до ошеломления
Завораживающе чисты...
Когда он дошел до этих слов, у меня мурашки побежали по спине — так выразителен и звучен был его голос.