Избранное. Том 2
Шрифт:
— Меня звать Васса Григорьевна. Я сегодня в ночь и уеду. Чемоданы давно собраны. Вещи эти не мои — казенные, вам останутся,— она показала на большой квадратный стол, деревянный диван, испорченную фисгармонию, стулья. В соседней комнате еще были деревянные кровати, полки для книг, старомодная стеклянная горка для посуды, на тумбочке возле двери стоял телефон.
— Мне уж звонили насчет вас,— сказала бывшая завпекарней Алеше.— В этих комнатах будете жить. Вы, механик Женя и подручный, если возьмете его из общежития либо из палатки. А верхнюю светелку для приезжей врачихи
— Христина! — вскричал в полном восторге Алеша. Женя быстро взглянул на него — грустно и неодобрительно.
— Вот-вот, Христина. Фамилия у нее какая-то чудная — Даль, но она из здешних, не то что мы, понаехали бог знает откуда. Вы ее знаете?
— Знаем! — весело ответил Алеша, а Женя смотрел на него сочувственно, чуть нахмурив тонкие темные брови.
— Мне уж в горсовете наказывали, чтоб никого не пускала в мезонин-то. Для начальника орса берегли. Он третий месяц в гостинице проживает. В командировке сейчас. Проездил комнату, сердешный.
— Покажите, пожалуйста, пекарню,— попросил Алеша. И мы вернулись в пекарню.
— Вот, конечно, печь. В отличном состоянии теперь,— начала Васса Григорьевна,— а уж помучилась я с ней, не приведи господи! Сверху хлеб печется, снизу — сырой. Спасибо, в отпуск на родину хороший печник приезжал, так потрудился для людей и сделал. Вот тестомешалка. Опять же шефы помогли из мостоотряда. А то ведь одни бабы работали, просто без рук оставались. Теперь же чудо, а не тестомешалка! Уж так довольна! — Васса Григорьевна подвела нас к неуклюжему, безобразному сооружению, на которое она взирала с восхищением.
— Вы только взгляните, круглая квашня! Может на колесиках передвигаться, тесто месится трехлапчатым рычагом, ну словно три руки, правда? Содержать в чистоте гораздо легче, чем эти дежи.
— А чем нагревается печь? — озабоченно спросил Алеша.
— Дровами. Уже заготовлены на зиму. Под полом сложены. Прежде ведь дом-то на сваях стоял. А мы отгородили их, получился внизу дровяник. И дрова сухие, и брать их легче зимой.
— Сколько дней пекарня простаивает?
— Как одна осталась — четвертый день.
— А как же?..
— В Сен-Маре ведь две пекарни.— Она посмотрела на часы.—
Скоро машина за мной придет. Дай-ка я пока самовар вздую да напою вас, ребятки, чайком. Время еще есть.
За чаем словоохотливая Васса Григорьевна рассказала нам жуткую историю.
Дом этот когда-то принадлежал зверолову и золотоискателю. Он жил в нем с женой, матерью и тремя маленькими детьми. И вот в ноябрьскую ночь 1929 года бандиты вырезали всю семью, перерыли все вещи, видно, золото искали...
— И детей?! — ахнул я.
— И деток. Родных у них не было, и дом отошел в горсовет. Жить в нем никто не захотел. Отвели под пекарню.
— Привидения не водятся? — в шутку поинтересовался Женя.
— При нас не бывало. А при вас не знамо, как будет. Может, и черти появятся...
Васса Григорьевна фыркнула. Скоро за ней пришла машина, мы погрузили чемоданы, узлы, подсадили ее в кабину, пожелали семейного счастья и остались одни.
Медленно
— Ну что же, давай, Алеша, устраиваться,— сказал Женя. Но Алеша уперся.
— Сначала мы должны навестить Виталия. Уступчивый, кроткий Алеша если упрется, то уж все... Мы с Женей переглянулись и отправились вслед за Алешей в больницу. Мы еще застали палатного врача, полную седую женщину, обратились к ней с расспросами.
— Значит, вы его друзья?
Мы с Женей с возмущением переглянулись, но смолчали.
— Друзья,— подтвердил Алеша спокойно.
Врач пытливо и внимательно разглядывала нас. Разговаривали мы в вестибюле больницы.
— Что у него, собственно? — спросил я, отнюдь не питая к этому подонку нежных чувств.
— Давайте сядем и поговорим,— предложила врач и завела нас в какую-то приемную, пустую в этот час.
— У больного Виталия Сикорского сильнейший стресс, юношеская гипертония, неврастения. Он потрясен гибелью товарищей, но главное, у него непереносимый страх перед жизнью вообще, и это, по-моему, накапливалось у него давно. Я осторожно расспросила его о прошлом. Он единственный сын военного. Отец держал его в строгости, мать необузданно баловала. Родители — оба — погибли в автомобильной катастрофе. Виталий тогда учился на третьем курсе факультета вычислительной математики и кибернетики. Но после смерти отца, который заставлял его заниматься, мальчика отчислили за неуспеваемость.
Врач вздохнула.
— Как я понимаю, решающим обстоятельством послужило то, что инфантильный, слабовольный юноша оказался хозяином отдельной квартиры. Он поменял родительские четыре комнаты на однокомнатную (видимо, с доплатой). Все, кому не лень, шли к нему с бутылкой. Собирались компаниями. Ни на одной работе он дольше испытательного срока не удерживался. Жил на то, что продавал отцовы вещи, мебель, книги... Кончилось плачевно: видимо, его выселили из Москвы. Не узнала, был ли он выслан или сам забрался в наши края. И что именно он здесь пережил? Молчит об этом, только трясется. О погибших товарищах без ужаса не может вспоминать. Он их боялся, но не хватало воли уйти. Как я понимаю, вы его случайные попутчики?.. В больнице он чувствует себя хорошо. При одной мысли о выписке у него поднимается давление. Трудный больной. Даже не знаю, как его спасать... Вы помягче с ним... Кстати, у него сегодня день рождения. Всего доброго.
Врач ушла, а мы, надев белые халаты, стали искать Виталика.
Он лежал довольный, успокоенный (пока не выписывают, а докторша жалеет по-матерински) и читал. Нам не очень-то обрадовался, скорее, испугался. Смотрел настороженно. Мы передали ему яблоки, конфеты, банку меда (взяли по пути в магазине) и присели возле кровати на табуретки.
— Как себя чувствуешь? — спросил Женя. Виталий страдальчески скривился.
— Плохо. Не знаю, что буду делать, когда выйду из больницы. Пропал я!.. Из милиции приходили... Спасибо докторше... пока не пустила ко мне.