Избранное. Том 2
Шрифт:
Работой заинтересовались ученые, работающие в области космографии, просто космонавты... Она была выдвинута на соискание Государственной премии.
Тогда я взял отпуск и посвятил его хождению по инстанциям. Я поставил своей целью, чтоб возможно большее число людей узнало об этой истории. Обошел редакции газет, побывал в министерстве, Академии наук. Даже Аркадию Райкину рассказал. И космонавтам рассказал. В общем, развил такую энергию... Представляете, какая поднялась заваруха? Я добился того, чего хотел: авторами
Между прочим, потом меня спрашивали, почему я поехал в Ленинград к Райкину, как в высшую инстанцию. Я сказал, что смех действительно «высшая инстанция». Я опасался, как бы дело не ограничилось взысканием или выговором, главное — оно должно выйти за пределы НИИ. В то время как аналогичные факты происходят и в других учреждениях. Для этого я и ходил по редакциям газет, и к Райкину ездил.
Ну, мне, как лауреату с беспокойным характером, предложили заведование лабораторией в Новосибирске. Я согласился. Там я защитил и докторскую.
— А как вы оказались в Зурбагане? — полюбопытствовал Женя.
— Институт ведь организовывал я. Именно по моему настоянию в Зурбагане, где же лучше изучать проблемы Севера, как не на самом Севере? Когда мне предложили возглавить лабораторию здесь, я с радостью согласился. Кстати, мои предки ведь из этих мест. Вот Христина знает. Наши отцы учились вместе.
— Вы сибиряк? — почему-то удивился я.
— Отец коренной. С Байкала. Родился в Сен-Маре. Потом пробился в столицу. Я родился в столице, вернулся на Байкал. Отец женился на москвичке. Я женюсь только на сибирячке.
— Хватит, Андрюша! — остановил меня отец, видя, что у меня наготове еще несколько вопросов.
— Разрешите последний вопрос, и будем слушать Виталия. Можно, Кирилл?
— Пожалуйста.
— Какая тема в науке вас интересует теперь более всего?
— Человек в экстремальных условиях. Пишу специальное исследование на эту тему. Отнюдь не популярное — сплошные формулы.
— О-о-о! — я так и подскочил. Христина пояснила ему, что я очень увлекся этой темой. Кирилл взглянул на меня благожелательно.
— Ну что же, если так, поступай к нам в институт лаборантом. Христине Даль положен лаборант, но мы не торопились, ждали подходящего.
— Спасибо,— сказал я, покраснев,— но я хочу поработать шофером.
Виталий поднял крышку пианино.
Ни поэтического, ни композиторского дара у него не было, но чужие песни он исполнял неплохо. И голос оказался приятным — чистым, выразительным, не то лирический баритон, не то драматический тенор (я их путаю всегда). Он спел несколько песен Таривердиева, Андрея Петрова, Евгения Птичкина, что-то из репертуара Булата Окуджавы и вдруг запел песню Высоцкого «Кони привередливые».
Мне приходилось слышать эту песню, записанную на диске, и, признаться, не
Заблудившийся в жизни человек, охваченный страхом неминуемой смерти. Как он молит коней судьбы постоять хоть немного еще на краю. До какого отчаяния надо дойти, чтоб вот так сказать: «Ангелы поют такими злыми голосами».
— Виталий, ты же большой артист! — сказал я вслух, когда он допел песню.
Но Виталий не слышал. Он горько-прегорько плакал! Мы бросились к нему, но он вдруг, устыдившись своих слез, кинулся в переднюю, схватил в охапку свою одежду и исчез.
— Талантлив. Но манера исполнения типично блатная,— задумчиво сказал отец.— Почему?
Мы долго говорили о нем.
— Надо парню помочь,— решил отец.— Есть артистичность. Конечно, работа в пекарне его не удовлетворяет. Может, его возьмут в театр? Труппа далеко не укомплектована. Думаю, найдется ему место.
— Может, еще прославится как артист? — предположил я.— Только понравится ли он? Мы сами его за уголовника приняли.
— Что-нибудь придумаем. А поет он хорошо... В наших местах безусловно прославится.
Кирилл на своей машине отвез нас в пекарню. Виталий уже был там и подготавливал тесто для нового замеса. Глаза его были заплаканы.
Но, как ни странно, первым в Зурбагане прославился Алеша.
После долгой и тщательной подготовки он наконец выпек флотский хлеб. Я был у них, когда из печи вынули первые хлебы.
Алеша выбрал буханку поаппетитнее, положил на полотенце и понес его в подарок Христине. Она была очень тронута, так как знала, чем является для Алеши этот хлеб.
И хотя хлеб этот пошел в продажу под названием «флотский», он уже через неделю стал известен как «Алешин хлеб». Я сам слышал, как соседка кричала с балкона дочке: «Хлеб бери только «Алешин»! Слышишь? Если «Алешин хлеб» еще не привезли, то подожди».
А еще через недельку Алеша нашел себе второго помощника. Вернее, тот сам нашел Алешу. Случилось это так. Мы шли с моим другом по набережной Космонавтов, а за нами бежал какой-то парень и вопил:
— Косолапов! Косолапое!
Мы остановились, и парень с размаха бросился обнимать Алешу.
— Косолапов! Леша!
— Попов! Миша! Они расцеловались.
— Вместе учились,— пояснил мне Алеша.
— Ты не знаешь, какой он — Леша Косолапов,— заявил мне Миша проникновенно.— Мы его больше учителей слушались. Больше всех его любили. За то, что он добрый, умный. Ласковый, как родной брат. Всегда поможет товарищу. Я после школы больше не учился, на мебельной фабрике работал. Хорошо работал. Меня в пример ставили.
— Как ты сюда попал, Миша? — спросил Алеша, ласково положив ему руку на плечо.