Избранное. Том 2
Шрифт:
— Сын Болдырева? — спросил он насчет меня. Виринея Егоровна кивнула головой и обратилась к Алеше:
— Значит, так, Алеша, насчет тебя я договорилась. Будешь работать на хлебозаводе, когда его,— она смущенно кашлянула,— построят. А пока примешь заведование пекарней. Не очень механизированная, правда, но есть там тестомешалка и еще что-то. Полагается тебе помощник-подручный. Это на твое усмотрение. Возьмешь, кого хочешь. К работе приступишь с завтрашнего дня. Теперь насчет жилья... При пекарне есть квартира — две комнаты. Надеюсь, ты не будешь возражать,
Оба приятеля просияли. Кузькин тоже.
— Вот что, Женя,— сказал заведующий автобазой, весьма довольный оборотом с квартирой.— Выделяю тебе машину «Ураган». Она дожидается тебя на станции. Завтра тебе день на всякие устройства, а послезавтра выедешь за ней с нашим водителем. Оформишь машину и пригонишь ее, а кстати прихватишь муку для своего друга. Лады? Жду тебя на базе.
На этом Кузькин попрощался и поспешил на свою автобазу.
Едва он вышел, Полина Осиповна, сидевшая с поджатыми губами,— раздражение ее еще не утихло,— стала жаловаться на молодежь. И такие-то они, и сякие, и что им еще надо? Общежитие строим, батареи горячие, души. «Мы не такие трудности переносили и не требовали себе всяческих удобств».
— Напрасно! — не выдержала Виринея Егоровна.— Нерадивые, бесхозяйственные люди играли на вашем патриотизме, а вы вместо того, чтобы у них потребовать, обходились. Да еще гордитесь этим. Зачем привычку к труду заменять привычкой к искусственно создаваемым трудностям? Хватит трудностей стихийных: необжитый, суровый край, вечная мерзлота, бездорожья, метели и морозы, высокая сейсмичность. Да что говорить!..— Ока пренебрежительно махнула головой.
Полина Осиповна покраснела, вернее, покрылась багровыми пятнами.
— Как хотите, Виринея Егоровна, но строить театр раньше, чем построена дорога, а ретрансляционную телевизионную станцию прежде моста... Мы все здесь живем и работаем лишь для БАМа...
— Ошибаетесь, прежде всего мы осваиваем край, обживаем его и должны добиться, чтоб люди не разъехались кто куда — все построено, после нас хоть потоп. Мы отвечаем за воспитание этих людей, их духовное, моральное и физическое состояние. Не одним хлебом жив человек, нужна ему и духовная пища — вот для чего театр.
Поджав губы, Полина Осиповна поднялась.
— Пойду, товарищ Бесфамильная. Вы не правы, и я верю, что вам это еще укажут свыше.
— Перечитайте то место у Чернышевского, о котором я вам не раз напоминала,— невозмутимо ответила секретарь райкома.— Хорошо сказано: — «Важнейшим препятствием к развитию производства надобно считать те формы, которые неблагоприятны умственному развитию работника».
Полина Осиповна вышла, еле удержавшись, чтоб не хлопнуть дверью.
Виринея Егоровна, нахмурившись, посмотрела ей вслед:
— Бывшая бетонщица, электросварщица. До сих пор убеждена, что лишения, которые она переносила на стройках, ускорили строительство. Думать, что за большинство ее лишений кое-кого следовало бы судить, для нее непереносимо. Театр ее доконал. Отныне все жалобы на меня строчит в обком, в ЦК. Жаль ее. Ну,
Мы, все трое, стали ее благодарить. Она улыбалась с довольным видом, скуластенькая, черноглазая, черноволосая, загорелая, явная примесь якутской крови, а прапрадед был наверняка бродяга без фамилии. Одета она была модно, со вкусом, но не молодилась, пятьдесят лет выдавались честно «на-гора».
Мне она понравилась.
Когда мы уходили, она как бы стала оправдываться перед Алешей за устаревшую пекарню. Просила потерпеть около года, пока отстроят и пустят в эксплуатацию хлебозавод.
— Да я, наоборот, рад,— сказал Алеша, лукаво улыбнувшись.
— Рад? Но почему, ведь тяжелее...
— Рецепт у меня есть один. Бывшего флотского хлеба. Давно мечтал такой хлеб людям испечь. Уговаривал мастера, главного инженера, директора, в партком ходил — куда там. Не стандартный. Знал рецепт от одного старого пенсионера-севастопольца. Все жалел он, что теперь такого вкусного ржаного хлеба не выпекают. Боялся, умрет, так и не передав никому способ приготовления. Приходил к нам в ГПТУ, но никто, кроме меня, не заинтересовался. Меня на дачу к себе приглашал — он там круглый год живет один: все родные у него умерли. Вот мы с ним несколько раз выпекали тот хлеб в русской печи... Он даже на другой день такой свежий, будто после выпечки, и так пахнет, и до чего вкусный! Вот увидите. Так вот, я этот флотский хлеб буду выпекать — пусть люди поедят пока... Может, и когда хлебозавод построят, потребуют...
— Спасибо, Алеша! — от всей души сказала Виринея Егоровна. Она была тронута.
Глава шестая
АЛЕШИН ХЛЕБ
Пекарня находилась на берегу Ыйдыги — своенравной таежной реки, впадающей в Байкал. Мы спустились к ней по крутой тропе (мальчишки показали, где поближе пройти). Это был старый бревенчатый дом с надстройкой над серединой дома и крытой галереей вокруг надстройки.
Рядом лепились по сопке такие же бревенчатые дома, потемневшие от времени, почти черные. Старый город, серый, обомшелый Сен-Мар,— не таким быть Зурбагану!
Под пекарню, видимо, отвели один из таких сибирских домов прошлого столетия.
—Дверь открыла крепкая чернобровая женщина лет сорока, в цветастом платке. Алеша представился.
— Наконец-то! — воскликнула она обрадованно.— Сижу на вещах, жду нового пекаря. Вышла замуж и никак не могу уехать к мужу — уж он осерчал на меня. Да что ж я, проходите, пожалуйста.
Мы прошли просторные сени с прорезанным в наружной стене маленьким окошком — через него, наверно, отгружали хлеб — и очутились в самой пекарне. Узенькая лесенка в глубине вела в мезонин. Дверь налево в две жилые комнаты с видом на реку. Хозяйка провела нас в первую, проходную комнату, и мы с облегчением поставили там тяжелые вещи (книги!).