Бои забудутся, и вечер щедрыйЗемные обласкает борозды,И будет человек справлять у ЭброОбыкновенные свои труды.Всё зарастет — развалины и память,Зола олив не скажет об огне,И не обмолвится могильный каменьО розовом потерянном зерне.Совьют себе другие гнезда птицы,Другой словарь придумает весна.Но вдруг в разгул полуденной столицыВмешается такая тишина,Что почтальон, дрожа, уронит письма,Шоферы отвернутся
от руля,И над губами высоко повиснетВина оледеневшая струя,Певцы гитару от груди отнимут,Замрет среди пустыни паровоз,И молча женщина протянет сынуПатронов соты и надежды воск.
1939
170. «Чем расставанье горше и труднее…»
Чем расставанье горше и труднее,Тем проще каждодневные слова:Больного сердца праздные затеи.А простодушная рука мертва,Она сжимает трубку или руку.Глаза еще рассеянно юлят,И вдруг ныряет в смутную разлукуКак бы пустой, остекленелый взгляд.О, если бы словами, но не теми, —Быть может, взглядом, шорохом, рукойОстановить, обезоружить времяИ отобрать заслуженный покой!В той немоте, в той неуклюжей грусти —Начальная густая тишина,Внезапное и чудное предчувствиеГлубокого полуденного сна.
1939 или 1940
171. «Пред зрелищем небес, пред мира ширью…»
Пред зрелищем небес, пред мира ширью,Пред прелестью любого лепесткаМне жизнь подсказывает перемирье,И тщится горю изменить рука.Как ласточки летают в поднебесье!Как тих и дивен голубой покров!Цветов и форм простое равновесьеПриостанавливает ход часов.Тогда, чтоб у любви не засидеться,Я вспоминаю средь ночи огонь,Короткие гроба в чужой мертвецкойИ детскую холодную ладонь.Глаза к огромной ночи приневолить,Чтоб сердце не разнежилось, грустя,Чтоб ненависть собой кормить и холить,Как самое любимое дитя.
1939 или 1940
172. «Когда подымается солнце и птицы стрекочут…»
Когда подымается солнце и птицы стрекочут,Шахтеры уходят в глубокие вотчины ночи.Упрямо вгрызаясь в утробу земли рудоносной,Рука отбивает у смерти цветочные вёсны.От сварки страстей, от металла, что смутен и труден, —Топор дровосека и ропот тяжелых орудий.Леса уплывают, деревьев зеленых и рослыхЛегки корабельные мачты и призрачны весла.На веслах дойдешь ты до луга. Средь мяты горячейОсколок снаряда, и старая женщина плачет.Горячие зерна опять возвращаются в землю,Притихли осины, и жадные ласточки дремлют.
1939 или 1940
173. «Ты вспомнил всё. Остыла пыль дороги…»
Ты вспомнил всё. Остыла пыль дороги.А у ноги хлопочут муравьи,И это — тоже мир, один из многих,Его не тронут горести твои.Как разгадать, о чем бормочет воздух?Зачем закат заночевал в листве?И если вечером взглянуть на звезды,Как разыскать себя в густой траве?
1939 или 1940
174. ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА
Что
было городом — дремучий лес,И человек, услышав крик зловещий,Зарылся в ночь от ярости небес,Как червь слепой, томится и трепещет.Ему теперь и звезды невдомек,Глаза закрыты, и забиты ставни.Но вдруг какой-то беглый огонек —Напоминание о жизни давней.Кто тот прохожий? И куда спешит?В кого влюблен? Скажи ты мне на милость!Ведь огонька столь необычен вид,Что кажется — вся жизнь переменилась.Откинуть мишуру минувших лет,Принять всю грусть, всю наготу природы,Но только пронести короткий светСквозь черные, томительные годы!
1939 или 1940
175. «Рядила нас в путь обида…»
Рядила нас в путь обидаОт Пресни и до Мадрида.Не май мы нашли — маевку.Сжимали во сне винтовку.Хотели любить берлогу —Пришлось полюбить дорогу,И смолоду знали рукиПро холод большой разлуки.Ревнива и зла победаДо крика, до сна, до бреда,До ливней косых, как счастье,До дивной росы безучастья.
(1940)
176. «Мы жили в те воинственные годы…»
Мы жили в те воинственные годы,Когда, как джунглей буйные слоны,Леса ломали юные народыИ прорывались в сон, истомлены.Такой разгон, такое непоседство,Что в ночь одну разгладились межи,Растаял полюс, будто иней детства,И замерли, пристыжены, стрижи.Хребту приказано, чтоб расступиться,Русло свое оставила река,На север двинулись полки пшеницы,И розы зацвели среди песка.Так подчинил себе высокий разумЛёт облака и смутный ход корней,И стала ночь, обглоданная глазом,Еще непостижимей и черней.Стихи писали про любви уловки,В подсумок зарывали дневники,А женщины рожали на зимовке,И уходили в море моряки.
(1940)
177. «Я знаю: будет золотой и долгий…»
Я знаю: будет золотой и долгий,Как мед густой, непроходимый полдень,И будут с гирями часы на кухне,В саду гудеть пчела и сливы пухнуть.Накроют к ужину, и будет вечер,Такой же хрупкий и такой же вечный,И женский плач у гроба не нарушитНи чина жизни, ни ее бездушья.
(1940)
178. «В городе брошенных душ и обид…»
В городе брошенных душ и обидГоре не спросит и ночь промолчит.Ночь молчалива, и город уснул.Смутный доходит до города гул:Это под темной больной синевойМертвому городу снится живой,Это проходит по голой землеСон о веселом большом корабле, —Ветер попутен, и гавань тесна,В дальнее плаванье вышла весна.Люди считают на мачтах огни;Где он причалит, гадают они.В городе горе, и ночь напролетЛюди гадают, когда он придет.Ветер вздувает в ночи паруса.Мертвые слышат живых голоса.