Был нищий пригород, и день был сер,Весна нас выгнала в убогий сквер,Где небо призрачно, а воздух густ,Где чудом кажется сирени куст,Где не расскажет про тупую боль,Вся в саже, бредовая лакфиоль,Где малышей сажают на песокИ где тоска вгрызается в висок.Перекликались слава и беда,Росли и рассыпались города,И умирал обманутый солдатСредь лихорадки пафоса и дат.Я знаю, век, не изменить тебе,Твоей суровой и большой судьбе,Но
на одну минуту мне позвольУвидеть не тебя, а лакфиоль,Увидеть не в бреду, а наявуБольную, золотушную траву.
1938 или 1939
150. «Не торопясь, внимательный биолог…»
Не торопясь, внимательный биологЗаконы изучает естества.То был снаряда крохотный осколок,И кажется, не дрогнула листва.Прочтут когда-нибудь, что век был грозен,Страницу трудную перевернутИ не поймут, как умирала озимь,Как больно было каждому зерну.Забыть чужого века созерцанье,Искусства равнодушную игру,Но только чье-то слабое дыханьеСобой прикрыть, как спичку на ветру.
1938 или 1939
151. «На ладони — карта, с малолетства…»
На ладони — карта, с малолетстваКаждая проставлена река,Сколько звезд ты получил в наследство,Где ты пас ночные облака.Был вначале ветер смертоносен,Жизнь казалась горше и милей,Принимал ты тишину за осеньИ пугался тени тополей.Отзвенели светлые притоки,Стала глубже и темней вода.Камень ты дробил на солнцепеке,Завоевывал пустые города.Заросли тропинки, где ты бегал,Ночь сиреневая подошла.Видишь — овцы, будто хлопья снега,А доска сосновая тепла.
1938 или 1939
152. «Сбегают с гор, грозят и плачут…»
Сбегают с гор, грозят и плачут,Стреляют, падают, ползут.Рассохся парусник рыбачий,И винодел срубил лозу.Закутанные в одеяла,Посты застыли начеку.Война сердца освежевалаИ выпустила в ночь тоску.Рука пощады не попросит.Слова врага не обелят.Зовут на выручку колосья,Родные жадные поля.Суров и грозен боя воздух,И пулемета голос лют.А упадешь — земля и звезды,И путь один — как кораблю.
1938 или 1939
153. «Не здесь, на обломках, в походе, в окопе…»
Не здесь, на обломках, в походе, в окопе,Не мертвых опрос и не доблести опись.Как дерево, рубят товарища, друга.Позволь, чтоб не сердце, чтоб камень, чтоб угольРаботать средь выстрелов, виселиц, пытокИ ночи крестить именами убитых.Победа погибших, и тысяч, и тысяч —Отлить из железа, из верности высечь, —Обрублены руки, и, настежь отверсто,Не бьется, врагами расклевано, сердце.
Февраль 1939
154. «Жилье в горах — как всякое жилье…»
Жилье в горах — как всякое жилье:До ночи пересуды, суп и скука,А на веревке сушится белье,И чешется, повизгивая, сука.Но подымись — и сразу мир другой,От тысячи подробностей
очищен,Дорога кажется большой рекойИ кораблем — убогое жилище.О, если б этот день перерастиИ с высоты, средь тишины и снега,Взглянуть на розовую пыль пути,На синий дым последнего ночлега!
1939
Савойя
155. «По тихим плитам крепостного плаца…»
По тихим плитам крепостного плацаРазводят незнакомых часовых.Сказать о возрасте? Уж сны не снятсяА книжка — с адресами неживых.Стоят, не шелохнутся часовые.Друзья редеют, и молчит беда.Из слов остались самые простые:Забота, воздух, дерево, вода.На мир гляжу еще благоговейней —Уж нет меня. Покоя тоже нет —Чужое горе липнет, как репейник,И я не в силах дать ему ответ.Хожу, твержу, ищу такое слово,Чтоб выразить всю тишину, всю больЧужого мне, родного часовогоС младенчества затверженный пароль.
1939
156. «Есть перед боем час — всё выжидает…»
Есть перед боем час — всё выжидает:Винтовки, кочки, мокрая трава.И человек невольно вспоминаетРазрозненные, темные слова.Хозяин жизни, он обводит взоромСвой трижды восхитительный надел,Всё, что вчера еще казалось вздором,Что второпях он будто проглядел.Как жизнь недожита! Добро какое!Пора идти. А может, не пора?..Еще цветут горячие левкои.Они цвели… Вчера… Позавчера…
1939
157. «Всё простота: стекольные осколки…»
Всё простота: стекольные осколки,Жар августа и духота карболки,Как очищают от врага дорогу,Как отнимают руку или ногу.Умом мы жили и пустой усмешкой,Не знали, что закончим перебежкой,Что хрупки руки и гора поката,Что договаривает всё граната.Редеет жизнь, и утром на постоеПрипоминаешь самое простое:Не ревность, не заносчивую славу —Песочницу, младенчества забаву.Распались формы, а песок горячийНи горести не знает, ни удачи.Осталась жизни только сердцевина:Тепло руки и синий дым овина,Луга туманные и зелень бука,Высокая военная порука —Не выдать друга, не отдать без бояНи детства, ни последнего покоя.
1939
158. «О той надежде, что зову я вещей…»
О той надежде, что зову я вещей,О вспугнутой, заплаканной весне,О том, как зайчик солнечный трепещетНа исцарапанной ногтем стене.(В Испании я видел, средь развалинРожала женщина, в тоске крича,И только бабочки ночные знали,Зачем горит оплывшая свеча.)О горе и о молодости мира,О том, как просто вытекает кровь,Как новый город в Заполярье выросИ в нем стихи писали про любовь,О трудном мужестве, о грубой стуже,Как отбивает четверти беда,Как сердцу отвечают крики ружейИ как молчат пустые города,Как оживают мертвые маслины,Как мечутся и гибнут облакаИ как сжимает ком покорной глиныНеопытная детская рука.