Избранное
Шрифт:
— Что именно ты имеешь в виду?
— Куропатку. Ведь не удалось вам заполучить ее обратно?
— Не удалось. Прогнали нас оттуда.
— Почему ж вы тогда домой не возвращаетесь? Чего ждете?
— А мы не сдаемся, не потеряли еще надежду.
Отец тяжело дышал, и у меня болью защемилось сердце. Похоже, он тут изрядно набедовался, вид у него не очень сытый. Да и у Яшара под глазами тени залегли. Пуще прежнего, видать, гложет его тоска по куропатке. Мне показалось, что стоит задать ему пару вопросов, и он зарыдает.
Мы
— Если вы решили не отступаться от своей затеи и будете продолжать борьбу за куропатку, я готов быть с вами до конца. Я собственными руками отдал ее американцу и теперь намерен потребовать ее обратно. Может быть, стоит подать жалобу в полицию?
Отец пристально глянул на меня. Он стоял чуть выше и потому смотрел сверху вниз.
— Не стоит. Все, что надо, мы сделаем сами.
— Но ведь у вас ничего не вышло.
— Пока человек жив, надежда в нем тоже жива.
— А знаете ли вы, что этот гад собирается уезжать?
— У нас в запасе еще несколько дней.
— Его в Испанию переводят.
— Знаем. Я многое обдумал. Мне уже восьмой десяток идет, кое-что я в людях и в жизни смыслю. Не может он уехать, забрав с собой куропатку. Аллах не допустит. Да и мы не сидим сложа руки. Я жизнь готов положить на то, чтобы вернуть птицу мальчику. А не удастся, так и американу она не достанется.
— У тебя ведь оружия нет, — сказал я и испытующе заглянул в глаза отцу.
— Зачем мне оружие?
— Ты уже не молод. Они с тобой разделаются в два счета. Но я хочу, чтобы ты, отец, знал: куда вы — туда и я.
— Они и с тобой расправятся в два счета. У них оружие…
— Как же думаешь вести себя дальше? Чем все это кончится?
— Будь что будет. Аллах не оставляет бедняков своими милостями.
— Аллах в первый черед помогает тем, на чьей стороне сила.
Мой отец Эльван-чавуш поднял голову и устремил взгляд в небо. Солнце медленно скатывалось на закат, и облака окрасились кроваво-красным цветом.
— Не мне об этом судить, — ответил он. — Можно ли знать наверняка, кому поможет Аллах, на кого обратит свой взор.
— Если у людей одна в жизни цель, если они решили во что бы то ни стало добиться своего, разве не лучше им объединить силы? Почему ты отвергаешь мое предложение объединиться?
— Я не против, но только о каком объединении ты говоришь? Я да ты — вот и все наше объединение.
— Да, я да ты… И это не так уж мало.
— А ты подумал о том, сколько людей объединяют они? Даже наш земляк Теджир примкнул к ним.
Мне кажется, мы уже целую вечность стоим перед постоялым домом «Яйла-палас» и никак не сдвинемся с места. Стоим с отцом друг против друга, а промеж нас — кровавая речка вражды и недоверия. Но наши руки тянутся друг к другу, и я все крепче сжимаю в своих руках руку отца. Мы избегаем
— Что же мне делать, отец?
— Решай сам.
— Уйти, оставив вас здесь одних? Или быть вместе с вами до последнего?
— Решай сам. — Он судорожно сглотнул слюну. — У тебя уже сын призывного возраста, ты зрелый человек, сам за себя в ответе, и не надо спрашивать у меня, как тебе поступить. Было время — ты много разных слов говорил, которые тебе умными казались, только был ли прок от них? Решишь остаться с нами — пожалуйста, вот наше временное жилище, постоялый дом. Решишь уехать — тоже пожалуйста, вот она, перед тобой, дорога. Где автобусная станция, ты прекрасно знаешь.
Слова отца рубили по мне, как сабля Кёроглу по врагам. И мне не оставалось ничего другого, как молча сносить боль, причиняемую его словами.
— Раз так, — молвил я наконец, — давайте войдем в постоялый дом. Там и поговорим.
— Заходи. Уже темнеть начинает.
— Вы хоть ели что-нибудь? Может, сходить принести еды?
Отец взглянул на меня и впервые улыбнулся.
— Нет. Мы с тобой пойдем в нашу комнату, а Яшар сбегает за едой. Где это видано, чтобы мужчина, у которого есть взрослый сын, сам ходил за хлебом? У Яшара ноги молодые, вот он и сбегает.
В тот вечер в хане мы ужинали хлебом и халвой. Еда застревала у меня комом в горле, и мне то и дело приходилось вставать и идти к водопроводному крану, чтобы запить ее водой. Только вода здесь противная на вкус, с каким-то дурным запашком. Если пить такую воду месяц-другой, глядишь, и околеть можно.
В «Яйла-паласе», где хозяином Мехмед-эфенди, много разных постояльцев. И у каждого своя беда, своя забота. Один отыскал клад и принес его в город ювелиру. А сейчас, который уж день, ждет-пождет денег от ювелира. Другой приехал узнать, когда наконец подойдет его очередь ехать на работу в Германию. Третий, бывший горняк, получил увечье в руднике и теперь вот пытается добиться от властей денежной компенсации за покалеченную ногу. Нет тут ни одного человека, который мог бы похвастаться удачливой судьбой, у которого было б легко на душе.
— Эх, Мехмед-эфенди, — сказал я, — какой тебе резон держать постоялый дом, в котором только одни горемыки да бедолаги приют находят?
Хозяин смерил меня таким взглядом, словно хотел сказать: «Ничего ты в жизни не смыслишь!», но улыбнулся и ответил:
— Разве все наше существование не есть борьба? В этом мире каждый живет за счет другого, Сейдо-эфенди. Вот и моя жизнь, и мой доход целиком и полностью зависят от тех самых постояльцев, которых ты называешь горемыками да бедолагами. — Сказал и хитро подмигнул мне.