Избранное
Шрифт:
«Монтер… — расшифровал про себя Кряквин и кашлянул в кулак. — У этой курвехи свет вырубился, вот он и приперся по вызову…»
Старикан потоптался, потоптался на одном месте, видно, хозяйку искал, а потом, сильно надымив трубкой, принялся распутывать свои провода, щелкать кусачками, светить себе фонариком и ползать на коленях. Девица осмелела, вырулила из своего убежища и, беззвучно, на цыпочках передвигаясь за спиной у старикашки, продолжала раздеваться. Шкодничая, она смешно навесила на его тощий зад лифчик, чулки
Кряквин хихикнул…
Девица изумленно и растерянно вскинула руки, загораживая ладошками ослепленные глаза, а старикан монтер как раз обернулся и — обалдел. Трубка вылетела у него из усов: хозяйка перед ним была в чем мать родила… Музыка играла все громче и громче, покуда девица не сообразила, что надо тикать. Она было рванулась в сторону, да плавочки ее, застрявшие на коленях, лопнули, и она грохнулась на пол… Собачка залаяла, телефон зазвонил, старикашка подхромал к девице, чтобы помочь ей подняться, а она испуганно отпихнула его ногой, так что он кубарем покатился, запутываясь в проводах и амуниции хозяйки. Она схватила свою собачку и стремглав растворилась в боковом сумраке зала.
Послышались негромкие, редкие хлопки, и Кряквин по привычке тоже было ударил в ладоши, но тут же, спохватившись, вспомнил, где находится, и нервно сжал пальцы. Его соседка с улыбкой смотрела на него, потягивая шампанское. Кряквин взял бокал за тонкую высокую ножку и залпом опрокинул в себя.
— Вы русский? — спросила вдруг женщина.
Кряквин растерянно заморгал, думая, как ему быть дальше, — спросила-то она его по-русски, почти без акцента.
— Ну… — кивнул он.
— Я это понимала… Сразу…
— Откуда? — прищурился недобро Кряквин.
— По это… — Она шевельнула пальцами пачку «Беломора».
— А-а…
— И еще это… — Она показала глазами на скомканную бумажку с расчетами.
— А в чем дело? — вскинул глаза Кряквин. — Я рассчитаюсь… — Он напряженно гмыкнул.
— Вот… вот, — улыбнулась она хорошей, ясной улыбкой, открывая прямые, влажно блеснувшие белые зубы. — Здесь… — она поводила пальцем перед собой, — нет такой… э-э… реакция на это… как вы.
— Ну… — независимо тряхнул головой Кряквин, — мало ли что… Всякий по-разному… Что уж тут…
— Как зовут вас?
Кряквин досадливо опустил лобастую голову и задышал носом. «Началось… Ну, елкина мать, и попух… Пошла анкету разматывать…»
— Алексеем меня зовут… Алексеем Егоровичем. А вас, простите?
— Ани, — коротко, с ударением на последнем слоге, выдохнула вместе с дымом женщина и опять приветливо улыбнулась.
— По-нашему Анна, значит… Хорошее имя.
— Да-а… Мне нравится. Это моя мама… в честь Анны Карениной так…
— У-у… Лев Толстой, — кивнул Кряквин.
— Так, так…
— И
— О-о… — усмехнулась Ани и, не договаривая, замолчала. Потом предложила: — Давайте выпьем за наша… встречу…
— Это можно, — сказал Кряквин и, вынув из ведерка бутылку, разлил шампанское, замечая, что его становится все меньше и меньше. «Дальше-то что будет?..» Он отогнул обшлаг пиджака и взглянул на часы. Было пятнадцать минут двенадцатого… Вздохнул…
— Почему так нелегко? — спросила Ани.
— Что?
— Вздыхание… — с трудом выговорила она и засмущалась. — Так я говорю?
— Так, так… Все понятно, — кивнул Кряквин. — Пора мне уже скоро… Улетаем мы сегодня, Анна. Понимаешь, домой…
— О-о… — как-то разочарованно вырвалось у нее. — Совсем, да?
— Ну конечно совсем, — улыбнулся Кряквин. — Хватит. Спасибо этому дому… Пойдем к своему.
— Да, да. А где вы есть в России?
— То есть… где живу, что ли?
— Так, — кивнула она.
— Далеко… Отсюда не видать, Анна. Есть на севере далекий городок, — вспомнилась ему строка из песни. — На севере живу я, понимаешь? За полярным кругом…
— На севере… — вдруг как-то грустно повторила Ани. И глаза ее посмотрели на Кряквина с заметной печалью.
— Ага… на севере. А что, знаешь про север?
Она подняла бокал. Посмотрела куда-то сквозь него и дрогнувшими губами почти прошептала:
— У меня сегодня… очень хороший день… Алексей Егорович…
Он внимательно посмотрел на нее и удивился. Красивое тонкое лицо Ани было сейчас натянуто каким-то непонятным ему напряжением. Крылья точеного носа чуть вздрагивали, а в глазах, широко раскрытых и немигающих, стала проступать искристая влажность.
Она не выдержала его взгляда и, поставив бокал на стол, закрыла глаза узкой ладонью. Трудно сглотнула, отчего на открытой высокой шее ее набухла, забившись, голубая прожилка…
Кряквин опешил… Кашлянул. И вдруг, неожиданно для себя, ласково накрыл своей здоровенной ладонью руку Ани…
— Ну… что уж вы… А? Ну… не надо…
Он растерянно посмотрел по сторонам, но в полупустом зале никто не обращал на них никакого внимания.
Она убрала с глаз ладонь и, вздохнув, улыбнулась.
— Все… это так… Не надо меня сердиться… Мне хорошо. Выпьем за ваш… се-вер…
Кряквин убрал ладонь с руки Ани и поднял бокал.
— Мне тоже хорошо…
Когда они выпили, Ани спросила:
— Когда ваш самолет?
Кряквин опять машинально взглянул на часы и сморщил щеку:
— Скоро.
— Это очень жалко, — сказала она тихо. — Какой аэродром?
— Орли, Анна, Орли.
— Да, да… Я понимаю. Вы очень хотите домой?
Кряквин насторожился:
— Конечно. У меня там жена и прочее…