Избранное
Шрифт:
Парфен встал, оторвался от стола, неверно шагнул. Поднял руку.
— Жив ишшо Парфен Макаров! И здоров! И кому-то нужон!
Парфен наклонился, увидев брошенную Ефимом вилку, кряхтя разогнулся и попытался выпрямить ее. Сил в пальцах не хватало. Парфен поднатужился, и опять ничего не получилось. Пальцы дрожали. И Парфен вдруг сник, вздрогнул плечами…
Только за Утячьим Разбоем приостановился теперь Ефим покурить малость…
— Васьки-то что не видать? — спросила Полина.
Ефим, не глядя на бабу, буркнул что-то невнятное и прошел мимо, согнувшись под тяжестью кулей. На взгорье
— Ефим, Василия-то чего не видать? Где он?
— Погоди ты, — отмахнулся Ефим и еще раз протащился на взгорье с кулями.
И в третий раз спросила Полина:
— Ефим, где Вася?
И тогда затемнело у Ефима в глазах, большая иголка больно воткнулась в сердце, ноги подломились сами собой, и он осел на колени перед Полиной.
— Где? Где?! — шепотом закричал Ефим. — В… — Он взвизгнул на последнем матерном слове и закатался по грязной, оттаявшей на недавнем припеке земле, заскреб ее пальцами. — Нет больше Васьки-и! Нету-у-у!..
Полина обомлела. Рванула на себе ошалок, кинулась на пароход, заметалась по палубе.
— Где Васенька-а-а?
Шумела под пароходом вода, глухо урчала машина, из-под плицы пробивалась с сипением курчавая струйка пара.
— Где мой Васенька-а-а…
Иван Пласкеев на руках принес Полину в избу, и она лежала на цветастом лоскутном одеяле пожелтевшая лицом. И тут увидел Ефим, как неожиданно забелели ее волосы…
Тем же вечером, побросав в котомку кой-какой припас и сорвав со стены карабин вместе с гвоздем, ушел Ефим в тайгу. Цельную ночь проходил, натыкаясь на деревья и разговаривая с собой.
— Ну и што?.. А што дальше? Вот ить пер, пер на себя жись, а она в ответ што? Хрен сготовила на постном масле… За што? Полжизни на пирсе — раз. Немец успел, зараза, раньше стрелить — госпиталь… Так где же оно, это самое распрекрасное будущее, в которое я тянул себя, деньги копил? Вернулся с войны — на тебе… баба подгуляла… Ну, ладно, не в декрете я с ней был, ну и што?.. Ты одно… блюди себя… А то с кем, с Федькой, с катерником… Вот уж свела с им тропа, никак не разбежимся… Раньше в порту кого-то делили, теперь здесь в охотницких делах… Тожа мне, инспектор… Только подвернись… А Васька-то… Васька… Какой мужик бы был? Эх…
Ефим кричал матерщинные слова, стучал кулаком по шершавым холодным стволам, а под утро оказался возле реки и узнал сразу, что выбрел к перекату Утячий Разбой. В береговом кустаре присел на валежину, задремал…
Делал во сне Ефим волчью катушку. Еще с осени залюбовал он себе на обрывном берегу Сонного ручья, что впадал в реку, как раз супротив переката Утячий Разбой, тихое место. И знал, что серые ходят здесь, а потому старательно расчистил по отлогости, с самого верха поката, траву и дерн, уровняв будущий спуск катушки. Внизу выбил в податливом суглинке вертикальную яму, укрепил ее длинный бок стоячим тыновым забором, чтобы, если дожди последние будут, не обвалилась земля. На возвышенном боку ямы соорудил поветь, которая хитро закрыла яму навесом, опять же от воды и снега, так что яма стала открыта только со стороны катушки. Она хорошо пришлась по месту, потому как мелкий кустарь перекрыл ее и поветь была почти незаметна. Когда наступила зима, еще раз приходил Ефим на катушку заливать водой спуск, чтобы стал он склизким и безошибочным. На самом верху, при начале
Ефим проснулся. По кустарю, чуть левее, что-то сильно зашумело, а после послышались жующие звуки. Ефим осторожно привстал. Молодой сильный сохатый пил воду, изредка переступая с ноги на ногу. Ефим пригляделся внимательней и тут же узнал его. Это был Меченый, тот самый зверюга, которого однажды он, еще совсем маленького, спас из своей же катушки. Лосенок каким-то дуром влетел в нее в самом начале зимы, и хорошо, что Ефим тогда оказался рядом — пришел проверить осеннюю свою работу, не то бы лосенок замерз окончательно или сдох с голоду.
Падая в яму, зверенок повредил ногу, начисто отломив дольку правого копытца. Ефим прямо в яме отрезал ему финачом дольку, промыл рану чаем из фляги и накрепко перемотал куском ткани. Меченый, когда Ефим кое-как вытянул его из ямы, постоял, подумал и не спеша и прихрамывая ушел в лес.
— Меченый… — соображал Ефим. — Крестничек мой… Ходишь все по земле, лист кушаешь… А Васьки моего нету больше…
Ефим, чувствуя, как снова темнеет у него в глазах, сорвал с плеча карабин. Лось напрягся, вырвав из воды меченую ногу, и на какое-то мгновение застыл.
— Думаешь, промахнусь?.. Думаешь, промахнусь…
Мушка секундно уперлась под левое ухо Меченого. Выстрела Ефим уже не слышал: опять большая длинная игла пошла сквозь сердце, и он, роняя карабин, вяло опустился на колени…
Страшен и дик был собою Ефим, когда, просунув под мышки оглобли, натужно раскорячив и без того кривоватые ноги, весь черный и грязный, попер по жирной земле кордона едва поддающуюся ему телегу. Он хрипел, сорил матерщиной, таращил покраснелые бессонные глаза. Вытащил и долго отхаркивался потом, сидя на корточках. Теперь дело было за тушей Меченого. И снова хрипел Ефим, снова таращил от натуги глаза, снова отчаянно матерился, но все-таки втащил Сохатого на телегу.
День падал за полдень, было много света, кричали воробьи. Ефим долго и тщательно правил на точиле, а после на ремне финач. Затем начал разделывать тушу. Под ноги подвернулся белый клубочек Урмана, тогда совсем еще махонького, но шустрого. Ефим с размаху наподдал ему сапогом, и Урман, заливисто визжа, отлетел к крыльцу. С реки донесся прерывистый бормоток моторной лодки. Ефим навострил было уши, но тут же плюнул: хрен с ним, не пропадем…
Руки его с закатанными по локоть рукавами были красны. В азарте работы Ефим несколько раз сбрасывал со лба пот, и на лице его, осунувшемся, хищном, тоже отпечаталась кровь.
На визг Урмана медленно-медленно вышла из избы Полина: первый, пожалуй, раз после того, как узнала страшную новость. Перешагнув порожец и держась руками за стену, Полина прищуренными от яркости дня глазами взглянула на двор. Посреди него стоял окровавленный человек с ножом. Ефим ощерил зубы, намереваясь что-то сказать, но у Полины сильно закружилась голова, и она, прислонившись к стене спиной, вскинула руки, чтобы загородиться от видения, неожиданно ошеломившего ее.
— Ты зачем порешил Меченого? Зачем? О-о-о!.. Креста на тебе нет…