Избранное

Маммери Мулуд

Комиссар был в бешенстве.

— Ишаки!.. Стадо вьючных ослов, а не люди!.. Да вы присаживайтесь, доктор. Надеюсь, вы сами догадались, что произошло недоразумение… И все из-за этих идиотов! Я же им человеческим языком сказал, чтобы вас оставили здесь, а они вас отправили к пара, вместе с террористами.

Это вступление заставило Башира снова насторожиться.

— А может быть… оно и к лучшему. Вы все обдумали?

— Да, — сказал Башир.

— И что?

— Рамдан

здесь?

— Думаю, что его уже привезли, — сказал комиссар.

— Я хочу его видеть.

Комиссар выпрямился на стуле и как-то странно посмотрел на Башира. Башир спокойно выдержал его взгляд. Комиссар медленно встал.

— В таком случае!.. Я сам пойду за ним. Думаю, он уже здесь.

Вид у него был не то усталый, не то безразличный. Безразличие человека, в чем-то уверенного?

Башир повернулся спиной к двери. Сначала он услышит шаги Рамдана за спиной. Как встретится с ним Рамдан? Сознавая свой позор или с нарочитой наглостью во взгляде? И что он скажет?

Скоро, Башир, тебя изобличат во лжи и ты все расскажешь. Таким образом будет доказано, что ты негодяй. Да, доктор Лазрак такой же законченный негодяй, как все. И что тогда?.. До сих пор с тобой обращались как с доктором, окончившим медицинский факультет в Париже. Но вот сейчас, через несколько минут, будет доказано, что ты лжешь, и ты запоешь по-другому. И с тобой сделают то же, что сегодня ночью пара сделали с теми, то же, что с Али Мезуедом, с Мусой Лахрэшем, со всеми, кого не спас ни шелковый галстук, ни костюм из английского сукна, ни университетский диплом.

Сзади послышались шаги, медленные, неуверенные, словно человек шел шатаясь… один шаг… два… три… четыре… все громче, все ближе.

Башир слышал удары своего сердца. Шаги остановились прямо за спинкой его стула. Он уже собирался сказать: «Что ж, вы выиграли!» — и потом начать говорить, рассказать все, чтобы только избавиться от взгляда Рамдана, молящего о прощении, не слышать его надтреснутого голоса, его кашля, не видеть его пламенеющих щек, когда он заговорит, чтобы Рамдану не было перед ним стыдно.

— Что ж, — сказал комиссар, — вы крупно играли… и выиграли.

Башир обернулся. Комиссар вошел один.

— Рамдана здесь нет. Он в лагерном лазарете… Видите ли, у него со здоровьем неважно… и он не может двигаться… Во всяком случае, главное из того, что он мог бы сказать, уже записано в вашем деле.

У Башира было такое чувство, будто он выбрался из трясины, которая вот-вот готова была сомкнуться у него над головой. Комиссар опять уселся напротив.

— Что вы будете делать, если вас отпустят?

— Я снова открою свой кабинет.

— Вы убеждены, что это так уж необходимо… и благоразумно?

— Это моя профессия, — сказал Башир.

— Послушайте, доктор. Признайтесь, что вопреки всему, что пишут мятежники о наших так называемых зверствах, с вами мы обошлись не слишком жестоко… и даже не проявили излишнего любопытства. В конце концов мы собираемся вернуть вас вашей любимой науке… Согласитесь, что вы легко отделались. И будет

вполне справедливо, если мы потребуем от вас небольшой компенсации. В ваших собственных интересах уехать из Алжира. Искушений здесь много, и далеко не всегда их можно избежать. Если мы встретимся еще раз, не думаю, что вам удастся выйти отсюда на тех же условиях. Вот пропуск на ваше имя. Я не желаю знать, куда вы отправитесь, но надеюсь, что туда, где мы не рискуем встретиться, разве что по одну сторону баррикады.

И он встал.

— Проводи доктора Лазрака, — сказал он полицейскому-алжирцу. — Мы закончили наш разговор.

Полицейский выхватил из-под Башира стул и толкнул его к двери. Он тащил его по двору и скороговоркой, сквозь зубы бормотал:

— Он ничего не рассказал, твой друг… Я его видел сегодня ночью… Он держится молодцом… Только он очень болен… Не знаю, выживет ли.

Город улыбался солнцу. Голоса людей показались ему такими радостными и бодрыми… а какой воздух… О-ля-ля, до чего же легко и вольно дышится алжирским воздухом!.. Башир побежал навстречу первому троллейбусу, что шел по дороге на Бузареа, по направлению к остановке «Паскаль». Ноги болели не очень.

Их доставили сюда ночью с завязанными глазами. Но стоило показаться солнцу, и Али, оглядевшись, понял, что они находятся по другую сторону горы, над Буирой. Скоро ли их с Омаром начнут допрашивать? Или будут сначала пытать? А вдруг все разговоры о пытках — вранье и французы соблюдают в обращении с пленными международные конвенции?

Омар давно уже проснулся, но не говорил ни слова. Накануне он все плакал, повторяя: «Это из-за меня, брат Али, все из-за меня! Ведь это я начал стрелять». Али в ответ пытался втолковать ему, что теперь главное — найти способ бежать. «Мы над Буирой», — сказал он. Часовой, уловив слово «Буира», приказал им замолчать. «В Буиру бежать попробуем», — сказал Али.

— Я кому сказал! — гаркнул часовой. — Закрой свою грязную глотку и не вздумай смываться. Это я тебе говорю, Жорж Шодье Рысий Глаз.

Этому Шодье обоих пленных поручил лейтенант Делеклюз. Он еще ничего не докладывал о них командованию, рассчитывая сначала вытряхнуть из них все возможные сведения. Конечно, в училище им втолковывали, что войсковому офицеру не положено заниматься самодеятельностью в области разведки. У каждого в армии свои обязанности. Делеклюз ведь не служил в Пятом бюро.

Но с другой стороны, как знать, а вдруг в этих феллага и есть тот самый его шанс, который позволит ему исправить колоссальную оплошность, допущенную в рапорте. Он узнал: за те две недели, что длилась операция «Бинокль», не обнаружено никаких следов Амируша. А что, если один из этих феллага поможет ему, Делеклюзу, напасть на этот след?

Все это Делеклюз объяснил Шодье: «Понятно? Кончать их не торопись. Пусть разговорятся сначала. Нам необходимо получить от них сведения». Конечно, если бы было нужно, Жорж бы их прикончил. Но ему совсем не к спеху, и, если уж говорить без дураков, такая возможность его совсем не вдохновляет.