Избранное

Маммери Мулуд

— У вас много пациентов?

— Какие болезни больше всего распространены среди ваших сограждан-мусульман?

— Каковы ваши взаимоотношения с Фронтом?

— Располагаете ли вы европейской клиентурой? (Нет? Еще один глупейший предрассудок здешних европейцев.)

— Что, Амируш и в самом деле такой выдающийся человек, как рассказывают? Я, знаете ли, к легендам отношусь с опаской.

— Вы любите модернистскую живопись? Что касается меня, то я в этом ничего не понимаю, ровно ничего!

— Как вы полагаете, каков численный состав III вилайи? А сколько всего людей у партизан?

— Что, у них и в самом деле хорошо организована санитарная

служба? Вряд ли, а?

Башир подробно рассказал комиссару о характере и тяжелых условиях своей врачебной практики, посетовал на расовые предрассудки, выступил без особой, правда, запальчивости в защиту модернистской живописи. И полностью отрицал все остальное. Нет, он никак не связан с ФНО; нет, он не знаком с Амирушем; нет, ему неизвестно, сколько людей у партизан (впрочем, и сам ФНО этого, верно, не знает); нет, он ничего не слыхал о том, как организована там санитарная служба…

— Эй, Пепе!

Пижон говорил тихо, словно признавался в чем-то сокровенном:

— Понял? Ты мне ничего не давал, только револьвер, а автоматы — ты видеть не видел и слышать не слышал о них, понял? И меня ты никогда не видел, понял?

Мысли Башира опять вернулись к этим телам, лежащим вповалку. А он уж было начал о них забывать.

Казалось, будто все они погрузились в небытие. Безразличные ко всему на свете, они молчат, словно мертвые, точно и не слыхали Пижона, который, отбубнив свое, снова принялся себя ощупывать. Они словно замуровали себя, звук голоса не проникает к ним. Да и зачем? Вытянули все из новенького, так о чем теперь говорить? Друг друга они уже знают, и если начнут говорить, так ведь одно и то же, все сказано и пересказано. Потому-то они и перестали слушать друг друга. А то получается вроде магнитофона, что воспроизводит записанный на пленку голос. Наперед известно, что этот голос скажет, как известно и то, что голос этот не настоящий, а так, забава, одно вранье. И чтобы избавить друг друга от этого вранья, они решили молчать. Молчать обо всем, что было в той, прежней жизни. Зато все, что происходит за день, обсуждают долго и подробно, придумывают все новые способы сопротивления тяготам тюрьмы, изобретают все новые уловки и хитрости, чтобы обмануть, провести врага. Чтобы выжить.

Стул, на который его посадили у комиссара, был низкий и неудобный, и Башир вынужден был поминутно менять позу. Он с нетерпением ожидал возвращения комиссара, чтобы допрос кончился и ему можно было встать. Пытаясь унять острую, режущую боль в ногах, он то вытягивал их, то осторожно подбирал и ставил на перекладину стула, и все-таки временами боль была такой нестерпимой, что хотелось кричать.

Он услышал у себя за спиной приближавшиеся шаги комиссара и подумал, что они стали не такими мягкими, как прежде. Но это оказался не комиссар. На его место, резко отодвинув стул, сел молодой еще, наголо остриженный неприветливый человек. За ним вошел другой, высокий, черноволосый, с папкой в руках. Он воззрился на Башира, явно стараясь придать своему взгляду свирепое выражение. Усевшись на маленький столик, он достал чернильницу с ручкой и проверил перо.

— Я готов, господин инспектор!

Господин инспектор будто пробуравил Башира голубым взглядом.

— Вы будете отвечать на мои вопросы.

Он говорил заученно корректным и в то же время наглым тоном.

— Вы оставили ваш врачебный кабинет седьмого февраля. Почему?

— Я устал, — сказал Башир, — и поехал отдыхать.

— Куда?

— В Талу, это

в Кабилии.

— У лейтенанта Делеклюза зарегистрировано ваше прибытие. Но там не отмечена дата вашего отбытия.

— Не знаю, почему это произошло. Покидая деревню, я прошел через контрольный пункт САС.

— Наши сотрудники сообщили нам, что вы провели там семь дней. После этого они вас не видели.

— Позволю себе заметить, что я не искал встреч с вашими сотрудниками.

— А почему, совесть у вас была неспокойна, что ли?

— Нет, но от них мне были бы одни неприятности.

— Вот как?

— Например, они могли бы потребовать, чтобы я вместе со всеми стоял по ночам в карауле.

— Для вас это было бы оскорбительно?

— Я приехал в Талу отдохнуть.

— Офицеры нашей разведывательной службы сообщают из Кабилии, что начиная с февраля, то есть примерно с того момента, как вы покинули Талу, санитарная служба у Амируша значительно улучшилась. Вы уверены, что непричастны к этому?

— Я не покидал Талу.

— Люди знали о том, что вы там находитесь. Они не обращались к вам за помощью?

— Кто «они»?

— «Они» — это мятежники.

— Нет.

Инспектор повернулся к человеку со свирепым взглядом, который, свесив язык, царапал что-то пером в огромной тетради в клеточку.

— Вы успеваете, Пабло?

— Да, да, господин инспектор, все в порядке, я все успеваю.

— Вас не просили лечить раненых?

— Нет.

— У вас не требовали лекарства?

— Нет.

— Сколько раз виделись вы с вашим братом Али с тех пор, как он ушел?

— Ни разу.

— Где он теперь?

— В горах.

— Где, простите?

— С мятежниками.

— Где именно?

— Не знаю.

— Хотите знать, кого вы изображаете?

Башир с удивлением воззрился на него.

— Дурака… а я не люблю дураков.

Он вскочил и стремительно вышел за дверь, выпятив грудь, как на параде.

Дверь в их камеру распахнулась, и вслед за открывшим ее сапогом пара вошел человек в светло-коричневом плаще. Увидев его, молчаливый парнишка, который все старался закопать свои плечи в солому, «чтобы не так мерзнуть», закрыл лицо руками. Башир видел, как он, чтобы не закричать, закусил губы, на них даже кровь выступила. Башир обнял его за плечи, как будто боялся, что тот упадет.

— Это мой отец, — сказал парнишка.

И все повторилось сначала: те же вопросы, те же советы. На новенького набросились еще у двери. Обезлюдевшая в этот момент камера показалась пустынной и стала как будто просторной. Только парнишка в углу старался заглушить рыдания, и Башир делал вид, что он их не слышит.

Из новенького быстро все «выжали». Он был не очень-то словоохотлив, и казалось, мало что знает. А между тем он пришел оттуда, из-за двери. Когда сын неловко приблизился к нему, словно стыдясь, он сказал лишь:

— Ну как ты? Дома все хорошо. Мать выздоровела. Как только отсюда выйдем, вернемся к нам, в горы.

И принялся тщательно взбивать свой клочок соломы, далеко от сына, в противоположном углу.

Башир не выдержал, пружинистым рывком вскочил со стула.

— Мне нужно в туалет.

— В туалет? — переспросил испанец. — А что это такое, туалет? Ты что, не можешь сказать «нужник», как все?.. А сестра у тебя есть? А если есть, то она случаем не ходит ли тоже в туалет?.. Давай в портки, чего там. Дуй в свои прекрасные воскресные портки.