Избранное

Маммери Мулуд

Башир остался стоять, стоя ему было легче переносить боль в ногах.

Дверь открылась, это был опять комиссар.

— Вы поговорили с моим сотрудником?

— Поговорили.

— Он в ярости.

— А я ему ничего не сказал, — заметил Башир.

— Думаю, именно это он и ставит вам в вину.

Секретарь ожесточенно скрипел пером.

— Прекрати свою музыку, Пабло, — сказал комиссар. — Дайка мне папку и пойди погуляй.

Пабло вышел, грозно сверкнув глазами.

— Может быть, вы хотите добавить какие-нибудь подробности к тому, что сказали инспектору?

— Нет.

Комиссар небрежно перелистал бумаги

в папке.

— А ваши друзья? Вы ничего не рассказали мне о ваших друзьях. А вот они вас не забывают. — При этих словах на губах комиссара мелькнула едва заметная улыбка. — Они мне много о вас говорили.

«Вот теперь настало время действовать, и действовать хладнокровно», — подумал Башир. Друзья? Он попытался угадать, кого именно тот имел в виду.

— Вы знакомы… — начал комиссар и сделал долгую паузу, не отрывая от Башира глаз, — вы знакомы с Рамданом Фараджи?

Башир ответил не сразу.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Это мой друг детства, — сказал Башир.

— Только детства?

— Я давно уже потерял его из виду. Думаю, он где-нибудь преподает.

— Этим не ограничивается его деятельность.

— Да? — сказал Башир.

— Вас это удивляет?

— Видите ли, с тех пор как мы перестали встречаться…

— А он, между прочим, не настолько вас забыл.

У Башира безумно забилось сердце. Комиссар взял пачку бумаг и быстро перелистал их.

— Здесь много такого, что связано с вами… и вещи вполне конкретные. Прочитав это, — сказал он безучастным голосом, как будто хотел всего лишь выяснить что-то неясное, — трудно поверить вашим заявлениям о том, что вы будто бы не знакомы с Амирушем, ничего не знаете о санитарной службе в горах и, что еще более странно, не имеете никакого отношения к Фронту.

Башир отрицал все, от начала до конца. Если у комиссара и в самом деле были доказательства, если этот идиот Рамдан был настолько глуп, что хранил бумаги с какими-то дурацкими сведениями, пойти на попятную он всегда успеет.

— Что за игру вы ведете, доктор? — спросил комиссар.

— Я не желаю знать, что в этих бумагах и кому они принадлежат, но, если в них говорится, что я знаю Амируша, это ложь.

— Ну что ж, — сказал комиссар, — я буду откровенен. Я хочу предоставить вам возможность и буду очень огорчен, если вы не воспользуетесь ею, потому что возможность эта будет последней. Рамдана Фараджи мы взяли до вас. Именно он рассказал нам о вас. Он сейчас в лагере, но мы его можем привезти. Если вы заговорите наконец, его увезут, так что он вас не увидит… разумеется, если вы сами не захотите встречи с ним. В противном случае я устрою вам очную ставку. Но поймите, что тогда я уже ничего не смогу для вас сделать. Вы станете обыкновенным, рядовым уголовником, вроде вульгарного террориста или бандита с большой дороги. Даю вам время взвесить всю бесполезность риска, на который вы идете… бесполезность и… опасность! Я вернусь через десять минут.

Стоило комиссару выйти за порог, как двое полицейских ожили.

— Ты починил свою колымагу?

— Двенадцать бумажек заплатил! Она меня, ей-богу, по миру пустит, эта консервная банка. Шарабан дырявый!

— Купи другую.

— Мне, знаешь, для этого не хватает одного.

— Чего?

— Цвет еще не выбрал.

И он потер большим и указательным пальцем, чтобы показать, что у него нет денег. Оба засмеялись.

— Пойдем выпьем анизет в полпервого?

— Только

не позже! А то жена черт знает что подумает, если я опоздаю к обеду.

— Это уж точно. Но с такими типами, — он кивнул на Башира, — всегда знаешь, когда это начнется, а вот когда кончится — неизвестно.

Он подошел к Баширу и наступил ему на ногу.

— Простите, — сказал Башир.

— Дерьмо! — сказал полицейский-араб.

Он сделал еще несколько шагов по комнате, повернулся опять к Баширу и заорал по-арабски:

— Тот парень вовсе ничего не сказал. Держался до самого конца, а теперь вот в лагере.

В хриплом гортанном голосе охранника звучала ненависть. Башир взглянул на него. Двойная игра или провокация?

— Слышишь, Пепе? Насчет револьвера, ладно, согласен. А автоматы видеть не видел и слышать не слышал.

В той стороне, где начинался пригород Алжира, Бирмандрейс, солнце в кровь располосовало небо, на фоне которого, как стрелы, чернели стволы сосен. Молчание всей своей тяжестью навалилось на тех, кто был в камере. Башир огляделся. Тьма постепенно окутывала камеру, начав с угла, где притулились он и парнишка. Сутенер каждую секунду смотрел на часы. Поглядывал на часы и усатый коротышка. Да и сосед Башира был занят тем же, и Пепе, и Пижон. А те, у кого не было своих часов, то и дело украдкой поглядывали на чужие. Как пассажиры в зале ожидания, который ночь затопила внезапно, хлынув в окна без стекол и ставен, все они, казалось, уже вечность ждут на этом холодном вокзале, когда же загудит их опоздавший поезд. В темноте не осталось ничего, кроме этих светящихся стрелок, к которым, угадывал Башир, были прикованы все взгляды.

— Слышь, Пепе? Только револьвер, а?

В ногу Башира вонзились ногти парнишки, которому, видно, невмоготу стало слушать этот голос, твердивший одно и то же, как испорченная пластинка.

Комиссар вернулся. Десять минут истекли.

— Вы подумали?

Ни о чем он не думал. Пробовал, но не смог. Все это время ему казалось, будто он маятник, такой же, как на больших часах, дома, в столовой. Качается маятник вправо — влево, вправо — влево и никак не может остановиться посередине. И спасения от этого нет! Движение влево! Охранник сказал правду, и тогда он спасен. А если это западня? Движение вправо! Он погиб!

— Я подумал, — ответил он.

Да и что он мог ответить другое…

— Я знал, что вы человек не только умный, но и… благоразумный.

— Рамдан здесь?

— Мы можем привезти его.

— Я требую очной ставки с ним.

Комиссар заколебался, потом сказал:

— Как вам будет угодно.

Башир взглянул на араба-охранника… быстро… едва заметно. Что же это все-таки? Двойная игра или провокация?

— В таком случае, — сказал комиссар, — он будет здесь завтра утром… Не забывайте об одном, доктор. Я играл с вами в открытую и дальше намерен так поступать. Еще раз даю вам отсрочку — одну ночь. Рамдан будет здесь завтра утром. И только от вас зависит, произойдет или нет ваша встреча с ним. Целую ночь даю я вам для размышлений и воспоминаний. Мой вам совет: постарайтесь, чтобы первые были разумны, а вторые… соответствовали истине. По крайней мере я на это надеюсь… ради вас же. Если же, несмотря на это, вы все-таки будете упорствовать, тогда, доктор… вам известно, как поступил Понтий Пилат? — Он потер руки. — Вот так и я, умываю руки.