Избранное
Шрифт:
Владимир Ильич попросил Емельянова узнать, как на оружейном и в местном гарнизоне восприняли коалиционный министерский кабинет…
…Кондратий накидал в лодку хворосту, позвал отца. За старшего караульного остался Коля. Обходя участок, он заметил, что от Сестрорецка, держа курс на лесистый берег Разлива, шла незнакомая лодка. Коля забрался на ветлу, чтобы получше разглядеть, что за люди в лодке. На корме была корзина с провизией, жбан, гитара, мандолина — едут на пикник. Коля заподозрил неладное: больно рано собрались гулять, солнце не прогрело землю, не высохла роса. Он пожалел, что
Оставалось сажен восемь до берега, когда лодка неожиданно развернулась и направилась к Тарховке.
— Три фута под килем, — прошептал Коля.
Он строго соблюдал инструкцию Зофа. Тот уверял, что в секрете и дышать следует осторожно, шепотом.
Скрылась подозрительная лодка, Коля спрыгнул на землю. Выбравшись на лесной пригорок, он глазам не поверил: темно-коричневые шляпки выступали из невысокой травы.
И полчаса Коля не походил по лесу, а набрал десяток белых, три подберезовика; вместо ржавой селедки будет грибной суп.
…Еще накануне Зоф предупредил Надежду Кондратьевну, что приедет товарищ из Центрального Комитета повидаться с Лениным. К ночи, как свой, без стука вошел в дом Орджоникидзе. Все будто сошлось, а она держит его на кухне, расспрашивает про питерские новости.
Зофу дома не сиделось, зашел к Емельяновым узнать, нет ли поручения от Ленина. Орджоникидзе обрадовался; кинулся к Зофу.
— Свой это — Орджоникидзе. Смело отправляй через озеро, — сказал Зоф. — Чей черед?
— Коль свой, переправим, грести у нас только Лева и Гоша не научились, — сказала Надежда Кондратьевна.
После полудня в Разлив всяких подозрительных понаехало. За протокой, на лужке, китаец продавал скатерти и широкое полотно на простыни. К Анисимовым на усадьбу проник монах, на ночлег просился. Вот и разберись: случайно зашли или подосланы?
Зоф приподнял занавеску, за окном густая темень.
— Снаряжай гребца, удобное время для переправы.
— Распорядилась, Кондратия черед, — спокойно ответила Надежда Кондратьевна.
Сергей провел гостя между кустами сирени к протоке. В лодке ожидал Кондратий. В темноте не видно было его лица, только по голосу Орджоникидзе догадался: гребец — тот застенчивый парнишка, которому была нахлобучка от матери. Он явился следом за ним, Надежда Кондратьевна сердито заметила: «С Веником опять якшался, когда придет этому конец?..»
Кондратий умело вывел лодку по узкой протоке. На озеро надвинулась густая темнота, не было даже видно лопасти весла.
— Не заблудимся? Далеко до дачи? — спросил Орджоникидзе; он неуютно чувствовал себя в лодке с молчаливым гребцом.
— До дачи? — удивился Кондратий и уклончиво ответил: — Три четверти часа пути — и будем на месте.
Кондратий еще не пришел в себя, сердился на мать — при чужом человеке устроила проборку за Веника, а он и не встречался с ним. Что у него — своей головы нет? Раскусил: Веник — трус и звонарь. Один болван — дачник в Ермоловке — принес на вечеринку неразорвавшийся снаряд с залива. Из военных на танцах был только Веник. Он первым с перепуга махнул в окно. Трус! Не рискнул бы Веник провести лодку с динамитом и оружием мимо катера
На вопросы Орджоникидзе Кондратий отвечал скупо.
— Благодатные места здесь: вода, лес, грибы, ягоды, поди, и судаки в озере водятся, — сказал Орджоникидзе.
— Курорт — комарье живьем поедает, — ответил Кондратий и больше слова не проронил, пока лодка не зашаркала по дну.
Кондратий сошел в воду, подтянул лодку к берегу.
Добрались до полянки. У затухающего костра коренастый человек в накинутом на плечи пальто наливал кипяток в кружку из жестяного чайника. Орджоникидзе принял его за хозяина покоса, направился прямо к шалашу. Кондратий позвал отца. Емельянов что-то медлил, видимо, переодевался.
Владимир Ильич — а это он был у костра, — крайне довольный, что Орджоникидзе его не узнал, незаметно подошел к нему и дружески хлопнул по плечу.
— В гости, Серго, приехали и хозяина обходите.
Орджоникидзе растерялся, как в землю врос. Без бороды и усов было не узнать Ленина, только знакомый голос.
— Обознались, я сему рад, у чужих вполне сойду за финского батрака, — говорил улыбаясь Владимир Ильич, спохватившись, сказал: — С дороги, поди, проголодались?
Николай кинул скатерку на сено. На ужин был кипяток без сахара, черный хлеб и селедка.
Затем устроились в шалаше. Зиновьев был в плохом настроении, забравшись в угол, уснул. Владимир Ильич живо расспрашивал Орджоникидзе. Интересовало его все: что происходит на фронтах, настроение рабочих столицы, Москвы и провинции. Где крестьяне выступают с оружием против помещиков и Временного правительства. Как завозят продовольствие в Петроград. Что за шаги предпринимают послы Англии и Франции, чтобы удержать в упряжке Антанты Россию.
Орджоникидзе подготовился к встрече с Лениным, он хорошо знал обстановку в стране, был в курсе дел Центрального и Петербургского комитетов партии, знал, что делается в контрреволюционных партиях.
Беседа затянулась. И у Орджоникидзе были вопросы к Ленину. Вот-вот должен собраться Шестой съезд партии большевиков. Владимир Ильич снова подтвердил, что лозунг партии «Вся власть Советам!» нужно временно снять.
— Еще недавно, — говорил Владимир Ильич, — Советы могли взять власть. Теперь они дискредитировали себя, предали рабочих и крестьян, предали фронтовиков. Власть нераздельная у Керенского и Корнилова. Отобрать у них власть может только вооруженное восстание, оно не замедлит, не позже сентября — октября вверх тормашками полетят русские бонапартики.
Орджоникидзе был приятно ошеломлен, порадовала сила убежденности. В глубоком подполье, в условиях неслыханной клеветы и травли, Ленин неутомимо работал, определял сроки народного вооруженного восстания.
Забрезжило, проснулся Николай. Владимир Ильич и Орджоникидзе еще продолжали беседу.
— Полуночники, — с укором сказал Николай, — на свежую голову лучше думается.
— Давно с Серго не виделись, — оправдывался Владимир Ильич, — накопились неотложные дела.
Под утро они прилегли. Орджоникидзе проснулся около одиннадцати.